Что-нибудь эдакое
Шрифт:
Она страдала. Неизвестно почему ее сразило уныние, хотя вообще-то обычно она не сокрушалась о том, что живет на свете. Скорее ей это нравилось.
Сегодня оказалось, что на свете хорошо не все, и это странно, потому что в солнечные дни она урчала и нежилась, словно кошка. Но нет: день — как в Америке, а толку никакого.
Посмотрев вниз, она увидела Джорджа и вдруг поняла, в чем дело.
Ходить можно по-разному. Джордж ходил беспокойно. Руки он сцепил за спиной, брови сдвинул, глядел в землю и при всем при этом жевал незажженную сигару. Словом,
Она заметила это еще в столовой, а теперь догадалась, что тогда же началась ее хандра. Это было странно; она не знала (или не признавала), что его заботы так для нее важны. Джордж нравился ей, развлекал ее, дружил с ней, но что же это такое? Неужели, если он озабочен, для нее меркнет самый хороший из всех английских дней? Это странно, потому что Фредди может часами жевать незажженные сигары, не вызывая никаких эмоций. Эйлин была достаточно честна, чтобы в этом признаться.
А через месяц свадьба! Тут есть о чем подумать. Она стала думать, глядя на Джорджа, который ходил под окном туда и сюда.
Честная, кроткая Эйлин не была глубокой натурой. Она знала, что ее любовь к Фредди — не совсем такая, как в книгах. Он ей нравился, как и родство с лордами, которое еще больше нравилось ее отцу; и все эти чувства побудили ее ответить «Да», когда, раздувшись, как смущенная лягушка, Фредди произнес: «Ну что… как говорится… то есть… замуж за меня не выйдете, а?» Ей казалось, что очень приятно быть его женой. И тут, как на беду, появился Джордж.
До сегодняшнего дня она бы честно отрицала, что его любит. Да, с ним легко, и вообще неплохо противиться хоть чьей-то властности — но, видимо, этим дело не ограничивалось. Еще в столовой ее что-то кольнуло, а теперь — все ясно: он вызывает в ней странную нежность, материнскую, что ли…
Фредди тоже плохо, а где нежность? Нету. Наоборот, ей жаль, что она обещала с ним посидеть, хотя не жалеет его, а сердится. В конце концов, просто глупо свалиться и вывихнуть лодыжку!
Джордж все ходил, Эйлин смотрела. Наконец, не выдержав, она сунула письма в ящик и быстро вышла. Когда она появилась на ступенях, он дошел до конца газона и поворачивал обратно, но, завидев ее, направился к ней.
— Я вас искал, — признался он, сурово на нее глядя.
— Вот я. Джордж, что случилось? У вас неприятности?
— Да.
— Какие?
— Любые.
— То есть как?
— Так. Мне конец. Вот, читайте.
Эйлин покорно взяла желтоватую полоску бумаги.
— Телеграмма, — пояснил он. — Переслали из Лондона. Вы читайте, читайте.
— Я читаю. Ничего не понятно.
Джордж мрачно засмеялся:
— Что ж тут непонятного?
— Все. Вот, смотрите: «Мередит, слон, кенгуру».
— Это шифр. Мередит — мой заместитель. «Слон» — «заболел».
— Ой, как жаль! Ему плохо? Вы его очень любите?
— Ничего, не ссоримся, но не в том дело. «Кенгуру» — «немедленно возвращайтесь».
— Немедленно?
— Придется отплыть первым же пароходом.
— О! — не сразу сказала она.
— Я выразился покрепче.
— А… когда он уходит?
— В среду. Отсюда уеду завтра.
Она смотрела на голубоватые холмы, но их не видела. Ей было плохо, обидно, одиноко, словно Джордж уже уехал, оставив ее в чужом краю.
— Джордж… — сказала она. Другие слова не находились.
— Да, не везет мне, — сказал он. — А вообще это к лучшему. Раз — и конец, чем терзать тут нас обоих. Если бы не телеграмма, я бы, наверное, мучил вас до самой свадьбы, надеялся на чудо. А так — все ясно. Даже я понимаю, что за неполные сутки чудес не свершишь. Если мы встретимся, что вряд ли, вы уже будете замужем. Издали я действовать не могу, я не телепат.
Стоя рядом с ней, он опирался на балюстраду и говорил тихим, ровным голосом:
— Вот уж поистине гром с ясного неба, Мередит в жизни своей не болел. Что ж, это меня образумило. Как я раньше не понял? Я же замучил, занудил вас своей властностью! Таких самодовольных дураков… С чего я взял, что ради моих неотразимых достоинств вы бросите Фредди? Да, неприятно увидеть себя во всей красе! Трудно ценить вас больше, чем я, но, честное слово, только вы могли вынести такое надутое чучело. Сверхчеловек! О Господи!
Говорить она не могла, словно за эти минуты перевернулся мир. Рядом с нею стоял новый Джордж, совсем не смешной, очень хороший. Сердце у нее часто билось, разум — мутился, но неясно, смутно она ощущала, что рухнул последний барьер. Раньше ей хотелось не поддаваться его воле. С властностью она справлялась, со смирением — нет.
Жалеть она умела. Отчасти из жалости приняла она руку Фредди тогда, в тот несчастный день, — он был так растерян, так жалел себя сам… Остатки разума подсказывали ей, что страшные вещи случатся, если она пожалеет Джорджа.
— Ну все, — сказал он. — Не хочу портить такую погоду. Больше я вам объясняться не стану. Завтра на вокзале не буду и мрачен. Может, придете проводить?
Эйлин кивнула.
— Придете? Замечательно. Пойду скажу графу, что уезжаю. Наверное, он не заметил, что я у него гощу.
Он ушел. Эйлин стояла, опершись на балюстраду, пока не вспомнила про Фредди.
Фредди в лиловой пижаме лежал среди подушек и читал про Гридли Квэйла. Эйлин появилась в очень ответственный момент, а потому он ощутил, что его сдернули с неба на землю. Мало кому из писателей удавалось держать человека в таком напряжении, в каком держал страдальца Эш Марсон.
Именно по этой причине поздоровался Фредди отрешенно и посмотрел на гостью совсем уж стеклянным взглядом. Глаза у него вообще были немного вылуплены, а сейчас расстроенной невесте он напомнил улитку. Мужчины не очень хороши, когда лежат среди подушек, а сейчас все той же невесте он показался очень противным; и она испугалась, не попросит ли он, чтобы она его поцеловала.
Он не попросил, ограничившись тем, что перекатился на другой бок и отвалил нижнюю челюсть.
— Привет, — заметил он.