Что-нибудь светлое… Компиляция
Шрифт:
— Да звоните же кто-нибудь! — нервно воскликнул Сандлер.
Беркович нажал на кнопку, и в глубине квартиры заверещал перепуганный павлин.
— Такой вопль и мертвого… — начал Сандлер и замолчал. Кто-то стоял за дверью и смотрел в глазок, видно было, как что-то шевельнулось в стеклышке, мигнуло, исчезло.
Дверь открылась на ширину цепочки. На Берковича смотрела незнакомая женщина лет шестидесяти. На ней был халат цвета морской волны, и она переминалась с ноги на ногу, потому что вышла босиком.
— Кто? — спросила она Берковича, потому что только его могла видеть. —
— А вы… — растерянно сказал Беркович. — Вы… — он догадался. — Вы мама Рины? Раиса Наумовна? Из России?
— Да, — кивнула женщина.
— Я старший инспектор Беркович, Рина мена знает, у меня… у нас к ней срочное дело.
— В шестом часу утра?
— Служба, — не стал вдаваться в объяснения Беркович. — Мы можем войти?
— У вас есть удостоверение? — подозрительно спросила Раиса Наумовна.
Беркович показал карточку.
— На иврите, — разочарованно произнесла Раиса Наумовна. — Фото ваше, а что написано, я не понимаю.
— Позовите, пожалуйста, Рину, — еле сдерживаясь, сказал Беркович. — Она меня знает, и, я вас уверяю, если бы не чрезвычайные обстоятельства, мы не стали бы ее беспокоить в такой ранний час.
— Мы? — Раиса Наумовна попыталась, не снимая цепочки, разглядеть, кто еще стоит за дверью.
— Пожалуйста, — повторил Беркович. — Разбудите Рину, это очень важно.
— Я не могу разбудить Рину, — с торжеством в голосе заявила Раиса Наумовна. — Ее нет дома.
— То есть как… А Лея?
— И Леи нет, — отрезала Раиса Наумовна.
— Но как же…
Раиса Наумовна, наконец, снизошла до объяснений:
— Рина с Леей уехали вчера на три дня в циммер. [23]
Мало для нее знакомое слово Раиса Наумовна произнесла так, будто хотела сказать «Нью-Йорк» или «Париж».
— После смерти Натана им нужно прийти в себя, — пояснила Раиса Наумовна, не дожидаясь вопроса. — Риночка купила путевку на три дня, я прилетела как раз перед их отъездом, так что… акклиматизируюсь пока.
23
Циммеры — гостевые домики для туристов, расположенные в сельской местности (обычно в кибуцах).
— Мы можем войти?
— Зачем? Мне уже объяснили, что даже полиция не имеет права врываться в жилые помещения без санкции суда, так что я не обязана открывать, правда ведь?
В подтверждение своих слов Раиса Наумовна захлопнула дверь. В глазке что-то мелькнуло и исчезло.
— Циммер, — с отвращением произнес Вайншток. — В Израиле тысячи циммеров.
— Звоните, Боря, — сказала Мария. — Если не Рине, то Лее. Кто-то должен услышать.
— Если, — подал голос Сандлер, — они не отключили мобильники на ночь.
Беркович посмотрел на часы: пять сорок три. Меньше полутора часов. Не успеть.
Позвонил он сначала, однако, не Рине, а Хану.
— Я только что вошел, — сказал эксперт. — Пока выяснял отношения с Камилем… Сейчас открываю комнату с вещдоками. Я тебе перезвоню.
У Рины телефон ответил сразу низким женским голосом: «Вы попали в голосовой
На телефоне Леи играла мелодия известной израильской песни «Кан ноладти» [24] . Долго играла. Уже должен был включиться автоответчик, но мелодия продолжала звучать, однообразно, как шарманка. «Если не ответит, — подумал Беркович, — придется звонить в компанию мобильной связи, но они могут не дать координат аппарата без санкции Хутиэли, значит, надо будет звонить шефу, а он ничего не поймет со сна, и придется…»
24
«Здесь я родился» (ивр.).
— Нуууу… — с капризным придыханием произнес тонкий голос.
— Лея, — ласково сказал Беркович. Он не слышал себя со стороны и очень боялся, что взял неверный тон, она сейчас отключит связь, повернется на другой бок, и тогда… что можно будет сделать тогда?
— Лея, это Борис, помнишь, я беседовал с тобой в… тот день? И потом тоже. Мы еще кукол нашли в шкафу… помнишь?
Лея долго молчала, Беркович слышал ее дыхание. О чем она думала? Что он сказал не так? Он не смотрел на стоявших рядом Гришу, Марию и Рика, не хотел видеть выражений их лиц, не хотел слышать ничего, кроме голоса Леи.
— Ааа… Помню, — Лея зевнула. — Вы хотите поговорить с мамой? Так рано… Она спит.
— Я хочу поговорить с тобой, Лея.
— Со мной? — В голосе девочки Беркович расслышал не удивление, а что-то другое, в чем не сразу разобрался. Удовольствие? Пожалуй. С ней рано утром захотел говорить такой важный человек, даже разбудил. Ах…
— Скажи, пожалуйста, где вы с мамой сейчас? Как называется место?
— Ааа… — разочарование было слышно очень ясно. Она ожидала другого вопроса? — Замарим, это, кажется, около Акко, мы проезжали вечером, было темно, там крепость у моря. Здесь очень красиво, в окошке…
Лея говорила что-то о пруде, который виден из окна, о речке, по которой можно будет покататься на каяке, если мама позволит. Беркович слушал и не слышал, он пытался вспомнить, где находится кибуц Замарим. До Акко ехать почти два часа, даже если с сиреной и мигалкой. Не успеть. А если и успеть — то что?
Если Лея далеко от дома, то, может, ничего не произойдет? С другой стороны, что такое сотня километров по сравнению с масштабами Вселенной? Беркович поднял взгляд на Вайнштока, спросил глазами, и тот понял. Пожал плечами, покачал головой, всем видом показал: понятия не имею, никто таких расчетов не делал, никто еще не смог соединить в уравнениях физику с психологией.
В голос девочки вплелся точечками-импульсами второй звонок — кто-то пытался прорваться, наверно, Хан, нужно бы переключиться, узнать… Потом.
— Лея, — сказал Беркович, — я хочу поговорить с тобой о кукле. Ты мечтала о такой, какой ни у одной девочки нет? Ты слышала, как дядя Гриша рассказывал папе…
Лея заплакала. Этого Беркович не ожидал. Хотя… Он напомнил ей об отце. Не нужно было. А какие, черт побери, слова нужно говорить, чтобы спасти мир от ничего не понимающей девочки?