Что осталось от меня — твое

Скотт Стефани

Переулок по соседству с домом, где жил Каитаро, почти сплошь состоял из лавчонок и магазинчиков. По субботам и воскресеньям он превращался в шумный уличный базар. Зимой в переулке разбивали лагерь бездомные. Их жилища были аккуратными и однообразными: нечто вроде будок, сложенных из обломков пластика и покрытых кусками брезента. Но весной бездомных выпроваживали, и на освободившейся территории появлялись лотки с пиратскими видео, мангой^[24] и дисками «Нинтендо»^[25].

В самом конце переулка располагалось крошечное фотоателье, которое содержали пожилые муж с женой. Ателье открывалось в восемь утра и работало до семи вечера. Но иногда в задней части дома допоздна

горел свет. Так случалось, когда в этот переулок на задворках железнодорожной станции заглядывал Каитаро Накамура.

— Добрый вечер, Джинсей, бормотал он, пока старик отпирал боковой вход и жестом приглашал его войти. — Спасибо, что согласился задержаться.

Джинсей улыбался и кивал.

— Вам спасибо за чудесные фотографии моей племянницы. Сестре они очень понравились. Рад, что могу оказать вам услугу.

Старик приглашал Каитаро к столу:

— Вы ужинали? Моя жена оставила немного якитори^[26] и по баночке пива для нас. Если желаете, можем перекусить.

— Благодарю, но не хочу задерживать вас, и так уже поздно.

— Трудный выдался день? Наверное, у детектива интересная работа? А что сегодня, важное дело? — сыпал вопросами Джинсей.

— Скорее, хитрое.

— Не знаю, как вы это выдерживаете, — смеялся старик, — так глубоко заглядывать в жизни других людей.

— Ну, эти люди бывают интересными, и отнюдь не все они плохи, — уклончиво отвечал Каитаро.

Джинсай отдергивал занавеску, которая отделяла магазин от лестницы, ведущей в жилые помещения на втором этаже.

— Доброй ночи, сынок, — говорил на прощание старик.

— Доброй ночи, господин Джинсей.

Старик уходил наверх, а Каитаро отправлялся в проявочную в задней части ателье. Подходя к двери, он по привычке приглядывался: не горит ли над ней сигнальная лампочка, означающая, что внутри кто-то есть. Переступив порог комнаты, Каитаро вдыхал знакомый запах химикатов и доставал из рюкзака камеру. Отщелкнув заднюю крышку, вытаскивал кассету с пленкой. Затем включал красный свет. Когда химикаты были аккуратно отмерены и все необходимые растворы подготовлены, он снова выключал свет и начинал сматывать пленку с кассеты на спиральную катушку бачка для проявки. Каитаро действовал быстро и уверенно. Эту часть работы он особенно любил — в ней ему виделась тактильная природа фотографии. Глаза вскоре привыкали к темноте. Насыщенная чернота проявочной и мирная тишина — ее он тоже любил. Каитаро мог бы отдать пленку специалистам из агентства, однако предпочитал сам проявлять и печатать фотографии. Занимаясь этим, он словно бы восстанавливал связь между тем человеком, которым был когда-то, и тем, кем стал здесь, в Токио.

Заправив пленку в катушку, он ножницами отрезал ее от кассеты и помещал катушку в бачок. Включив красный свет, наливал проявитель и, покачивая бачок из стороны в сторону, начинал отсчитывать положенные секунды. Привычные движения и ритм действовали успокаивающе. Затем Каитаро резким движением опускал бачок вниз, чтобы разогнать оставшиеся внутри пузырьки воздуха. Выждав несколько мгновений — мгновений, когда крошечные картинки, скрытые в слое серебряной фотоэмульсии, становятся видимыми, — сливал проявитель и делал стоп-ванну. По комнате разливался крепкий запах уксуса. Наконец он заливал фиксаж, после чего вновь начинал покачивать бачок. Мысленно просматривая кадры, которые сделал за прошедший день, Каитаро думал, какими они получатся, когда завершится процесс проявки и невидимый галогенид серебра окончательно превратится в четкие черно-белые изображения.

Когда пленка была промыта и высушена, он выбрал кусочек, состоящий из пяти кадров, и положил под увеличитель. Теперь он видел ее, Рину.

Сами по себе эти фотографии ничего не доказывали — такие суд даже к рассмотрению не примет. Однако Каитаро извлек из кармана лупу и стал вглядываться в негативы. Пока что это были странные,

вызывающие тревогу картинки, где свет и тьма поменялись местами, но Каитаро уже сейчас понял, какой именно кадр хочет напечатать.

Скоро ее лицо появится на бумаге. Каитаро гадал: удалось ли ему с помощью объектива ухватить то, что он видел, наблюдая за ней на рынке. Рина в темном платье останавливается возле лотка с фруктами и вдруг озорно улыбается, подбрасывает вверх спелое яблоко и ловко ловит его… Рина оглядывается, словно ее окликнули, и прислушивается — кажется, еще миг, и она взглянет прямо на Каитаро…

Он выбрал последний кадр, положил под увеличитель, довел изображение до нужного размера и настроил фокус. Положил фотобумагу и включил белый свет проектора ровно на восемь секунд. Затем при свете красного лабораторного фонаря поместил лист в ванночку для проявки. Сначала изображения не было видно, затем картинка начала медленно-медленно проступать на бумаге — темное пятно в центре листа, которое постепенно превращалось в четкий снимок. Каитаро видел подброшенную ветром прядь волос, плавный изгиб щеки. Он прихватил снимок пинцетом и переместил в ванночку со стоп-раствором, а после — в закрепитель. И наконец промыл в чистой воде, чтобы со временем снимок не поблек или не пожелтел. Каитаро полоскал фотографию в ванночке, глядя на изображение Рины сквозь мелкую рябь на поверхности воды.

ВЕЧЕРНИЙ РЫНОК

Рина бродила вдоль прилавков под ярким светом свисающих над ними ламп. Для начала весны было слишком жарко и душно. Гнилостный запах воды, застоявшейся в тротуарных стоках, смешивался с дразнящим ароматом жаренных на углях кальмаров и кукурузы. Она остановилась у стойки с игрушками и выбрала двух троллей с яркими пучками волос на голове, у одного — фиолетовых, у другого — зеленых, для Сумико, у которой была уже целая коллекция этих существ. Сегодня Ёси повел девочку в кафе, так что у Рины выдалось немного свободного времени. Но, оставшись одна, она вдруг поняла, что не знает, чем себя занять, и решила отправиться на рынок. Рынок открывался в Эбису каждый год, когда наступала пора цветения сакуры. Здесь продавали разные безделушки, работали рестораны фастфуда и повсюду стояли лотки с фруктами и овощами. Сегодня на рынке развернулся павильон из Гифу^[27]. Рина задержалась перед лотком с грушами нэшу^[28]. Огромные плоды были аккуратно уложены каждый в отдельное гнездышко на подставке из пенопласта, их золотистая кожура блестела в искусно подсвеченной витрине. Как раз в тот момент, когда Рина полезла за кошельком, к ней подошел Каитаро.

— Прошу прощения, — начал он, — вы не знаете, где здесь можно найти хороший чизкейк?

— Чизкейк? — Она подняла голову.

Незнакомец был высокого роста. И хорошо сложен. Вокруг глаз залегли тонкие морщинки, возможно, от смеха. Рина слегка улыбнулась, нащупывая кошелек в сумке.

— Обожаю чизкейки, — признался он.

Рина указала на киоск позади нее:

— Вон там есть.

— Хорошие?

— Не уверена, — после паузы вымолвила она, чувствуя, что хмурится так, словно речь идет о чем-то чрезвычайно важном. — Кусочки слишком тонкие, и крем, мне кажется, жидковат.

— О нет! — в притворном ужасе воскликнул он.

— Хм, и все же это именно так, — стараясь подавить улыбку, вздохнула Рина.

— Позволите угостить вас кофе? — спросил Каитаро.

— Я замужем, — быстро ответила она.

— Я знаю.

— Знаете?

— Да. Обручальное кольцо.

— О… — Рина смущенно отвела взгляд, ощущая, как краска заливает щеки. Должно быть, он понял, что уже очень давно никто не предлагал угостить ее кофе. — Спасибо, — ровным голосом произнесла она, — но я очень счастлива в браке. — И, видя, что он не намерен уходить, добавила: — У меня есть дочь.