Что осталось от меня — твое

Скотт Стефани

А затем развернулась и торопливо зашагала к выходу, не в силах более выносить сочувственного взгляда женщины-полицейского.

В коридоре я прислонилась лбом к холодному оконному стеклу. Сумерки опустились на город, улицы Синагавы лежали передо мной, как полноводная река. Я видела свое отражение в тонированном стекле, очерченное ярким светом ламп под потолком, а на фоне моего отражения поблескивал вечерними огнями Токио. Я всмотрелась в собственное лицо: молодая женщина с темными глазами и высокими скулами. На шее — нитка жемчуга, некогда принадлежавшего маме. Я провела кончиками пальцев по тускло мерцающим молочно-белым шарикам, ощущая их тепло и гладкость.

Все эти годы я жила, даже не догадываясь, что

существует термин, описывающий меня — ту, кем я была, и даже ту, кем являюсь по сей день. Впервые термин попался мне в одном из учебников по юриспруденции. Тогда, сидя в университетской библиотеке Тодая с книгой в руках, я и не подозревала, что читаю о самой себе. «Исключенная сторона» — вот кто я такая. Во время расследования преступления семью жертвы могут неоднократно допрашивать полицейские, следователи и прокуратура, собирающие материал для передачи дела в суд. На момент смерти моей мамы действовало правило: после окончания всех допросов близкие жертвы и их потомки должны быть «забыты», чтобы таким образом защитить вторую сторону — подсудимых. Семьям не сообщали ни о том, когда состоится судебное заседание, ни о том, какой вынесен приговор. И, конечно, им ничего не известно о дате освобождения подсудимого, отбывшего свой срок. Мой дедушка и все остальные, оказавшиеся в подобной ситуации, обязаны были похоронить своих мертвецов^[38], продолжать жить прежней жизнью, в полном неведении, что произошло с людьми, причинившими им вред.

В наши дни люди, потерявшие своих близких, по-прежнему именуются «исключенной стороной», однако теперь у них больше прав. Например, они имеют право присутствовать на процессе и даже могут нанять адвоката — такого, вроде меня, — который будет отстаивать их интересы в суде и влиять на вынесение окончательного приговора. Эта последняя привилегия крайне важна для потерпевшей стороны.

В районе Тиёда^[39], где многоэтажные офисные центры и зеркальные небоскребы окружают императорский парк и дворец, который кажется маленьким и скромным на их фоне, расположено здание прокуратуры. Внизу, в цокольном этаже, вдали от солнечного света, находится помещение, заполненное столами и стульями. В течение трех лет после вынесения приговора близкие жертвы имеют доступ к материалам расследования, судебным постановлениям и окончательным решениям суда. Мне и самой доводилось бывать в такой комнате — просматривать некоторые дела во время обучения в Верховном суде.

Однако, стоя в коридоре полицейского участка в Синагаве, я понимала, что мне никогда не получить доступ к делу, касающемуся меня лично. Для тех из нас, чьи близкие погибли много лет назад, старые дела не открывают ни при каких условиях. Все, что я хотела знать, — кто этот человек, Каитаро Накамура, кем он был для моей мамы, как именно она умерла, — так и останется недосягаемым для меня, и ни мои страдания, с которыми придется жить, никакие судебные апелляции не помогут получить доступ к этой информации.

Я — исключенная сторона. А сегодня я осознала, что меня исключили дважды: в первый раз — закон, который отсекает близких жертвы от событий прошлого, и во второй — мой собственный дед, который просто-напросто попытался вычеркнуть из моей жизни само событие.

Я дрожала всем телом. Адреналин, до сих пор гнавший меня вперед, заставлявший спорить с дежурным офицером и добиваться ответов, иссяк, оставив на коже липкую пленку холодного пота.

Я устала от историй, мне требовались только факты, ясные и неопровержимые… Я хотела подойти к жизни матери так близко; насколько это возможно, и стать свидетелем тех событий, которые привели к ее смерти.

Глядя на мерцающие за окном ночное огни, я знала — в этом городе существует один-единственный человек, у которого все еще есть доступ к делу. Нет, я не могу обратиться ни в прокуратуру,

ни в полицию, ни к моему дедушке. Если я действительно хочу знать, чем жила и как умерла моя мама, мне следует связаться с последним человеком, которого я хотела бы видеть, — с той женщиной, которая защищала ее убийцу: Юриэ Кагашимой, адвокатом.

ЗАЩИТА

Утро выдалось необычайно ясным. Бушевавший накануне ветер стих, воздух был прозрачным, как стекло, и насквозь пронизанным яркими солнечными лучами. В деловой части города восход отражался желтовато-красными отблесками в зеркальных стенах небоскребов, над асфальтом плыла теплая белая дымка. Когда солнце поднялось над горизонтом, широкие проспекты и надземные скоростные магистрали ожили, наполнившись гулом движения. Однако офис, который я искала, находился в глубине квартала, где здания так плотно теснятся друг к другу, что между ними остаются лишь узенькие проходы, а над головой у пешеходов тянутся густые линии телефонных проводов. Двигаясь по теневой стороне улицы, я остановилась перед зданием, облицованным светло-серой плиткой, вошла внутрь и поднялась в лифте на третий этаж. Девушка-секретарь провела меня из приемной в комнату для переговоров. В центре стоял круглый стол, в углу — книжный шкаф из светлого дерева, а на окне на узком подоконнике красовалась икебана из стрелиции^[40].

— Госпожа Кагашима сейчас подойдет, — сказала девушка, ставя передо мной на стол пластиковую бутылку с лимонным чаем.

Я взяла бутылку в руки. Пластик был теплым на ощупь, это подействовало на меня расслабляюще. Я сделала несколько глотков, желая успокоиться и сосредоточиться на предстоящем разговоре.

Когда Юриэ Кагашима наконец вошла, я поднялась на ноги и улыбнулась. Однако, как ни старалась я заранее отрепетировать нашу встречу, первое впечатление оказалось сильнее, чем я ожидала: в этой женщине было нечто, вызвавшее у меня глухое раздражение. На щеках у нее играли ямочки, в волосах — ни единой нитки седины, блестящие иссиня-черные крашеные пряди уложены в искусную прическу, над которой явно поработал профессионал. Женщина протянула мне руку. Несмотря на узкую ладонь, рукопожатие вышло на удивление крепким.

Вокруг шеи у нее была повязана причудливым узлом леопардовая косынка, а на лацкане пиджака поблескивала крупная золотая брошь в виде птицы-феникса — теперь, когда госпожа Кагашима стала партнером в адвокатской конторе, она получила право одеваться ярче, чем рядовые сотрудники. Под мышкой у нее была зажата черная кожаная папка.

Немногие адвокаты по собственному желанию выбирают работу исключительно в сфере уголовного права. Обычно государство назначает защитников. Но и в этом случае адвокат не тратит много сил и времени на своего клиента. Прокуратура надежно обеспечивает результат — ежегодно девяносто девять и девять десятых процента тех, кто предстает перед судом, получают обвинительный приговор. Если виновный должен быть осужден, то по той же самой логике выходит, что осужденный почти наверняка виновен. Поэтому к адвокатам, защищающим уголовников, относятся с подозрением, мало платят, а зачастую и откровенно презирают. Однако, глядя на стоящую передо мной женщину, трудно было предположить, что ей живется несладко.

Она жестом пригласила меня сесть. Положив черную кожаную папку перед собой на стол, госпожа Кагашима отвинтила крышку на своей бутылке с чаем и подалась вперед, вглядываясь в меня.

— Итак, госпожа Мизугучи, — начала она, используя вымышленное имя, которым я назвалась, — чем могу помочь? Мой секретарь сказала, что вы хотели бы проконсультироваться по поводу развода? — Женщина улыбнулась. — Но вы, похоже, еще очень молоды.

— Я хотела поговорить о моей матери.

— А, понимаю. Вы здесь от ее имени?