Что сказал табачник с Табачной улицы. Киносценарии
Шрифт:
Мешок и чемодан Белобров поставил в кладовку за вешалкой. Серафима расцеловала Белоброва, и он вошел в столовую.
В столовой столы были накрыты, но кроме Белоброва никого не было. Он сидел и жевал винегрет. Гурьбой вошли истребители.
— Я его на правом завалил, — кричал маленький, с агатовыми калмыцкими глазками Сафарычев, — он на левом исключительно хорошо уходит, а на правом нехорошо уходит… Его надо затащить в правый, и тогда можно доказать до конца…
Столовая
В зал вошли Дмитриенко и Гаврилов. Дмитриенко сразу увидел Белоброва и направился к нему.
— Саша, — вяло обрадовался Дмитриенко.
— Фоменко погиб? — перебил его Белобров.
— Да, погиб.
— И Плотников погиб?
— Погиб. Голова очень болит, — сказал Дмитриенко и сел за стол, — трос у меня перебило… Голова болит, очень сильно голова болит… Папиросы привез?
— Не привез, — сказал Белобров, — воротнички привез, целлулоидные.
— Я должен был лететь с Фоменко, — неожиданно сказал Гаврилов и замолчал.
— Почему не привез? — вдруг крикнул Дмитриенко. — Ты же обещал папирос… Свинство какое-то! У меня перебило трос, мне никто не привез папирос… Художественный стих… — встал из-за стола и вышел из столовой.
В раздевалке Дмитриенко, стоя перед зеркалом, долго, пристально смотрел на свое лицо, медленно застегивая пуговицы на реглане.
Ветер с залива стих, снег медленно валил с неба, стрелок у шлагбаума раскатал дорожку и катался по ней, рядом стояла лошадка, вся в снегу. Белобров нагнулся и прошел под шлагбаумом.
— Гулять, товарищ гвардии старший лейтенант? — спросил стрелок.
— Да, вроде бы… — ответил Белобров.
Сразу за шлагбаумом его догнал Гаврилов, и они пошли вместе.
— Игорешка у меня в детдоме отыскался, слыхал?
Гаврилов был маленький, плотный и никак не мог попасть в ногу с широко шагающим Белобровом.
— А про Лялю ничего не слыхать?
— Нет, ничего не слыхать… — Гаврилов вздохнул и зачем-то поправил на Белоброве белое шелковое кашне.
Они еще долго шли и замерзли, когда из-за поворота показались фары. Они подняли руки и тут же опустили их, узнав большой «ЗИС» командующего. Но машина резко затормозила, проехав юзом, командующий открыл дверцу.
— Мухин, пересядь, — сказал командующий.
Сонливый Мухин страстно любил летчиков и терпеть не мог, когда командующий сам садился за руль. Это знали все. Поэтому он одновременно заулыбался Белоброву и тут же негодующе засопел, пересаживаясь назад.
Командующий сразу выжал акселератор, машина рванулась вперед, уютно заскрипели дворники. На полном ходу они влетели на сопку, командующий переложил руль и, не сбавляя
— Гудочек дайте, товарищ командующий… Гудочек посильнее… — заныл сзади Мухин, вытирая пот рукой. — Тормозочки у нас…
— Если убьемся, то вместе, — сказал командующий и гудка не дал.
Проехали второй шлагбаум. Краснофлотец в валенках взял на караул. Командующий тоже приложил руку к козырьку.
— Я слышал, будто у вас что-то вроде паралича лица? Вы как считаете сами про свое самочувствие?.. Можете работать?
— Хорошо могу работать, — сказал Белобров.
— Да-да, — сказал командующий, думая о чем-то другом, — так-так…
У домов гарнизона, на раскатанном снегу играли дети, окна парикмахерской были заметены снегом. Командующий молчал, и все молчали тоже. Мухин сзади завозился и покашлял.
— Все у нас теперь есть, — неожиданно сказал командующий, — театр есть, парикмахерскую открыли. Казалось, живи и радуйся, а счастья все нет и нет, — командующий говорил с тоской, и было понятно, что он вспоминает о двух погибших экипажах.
Он перегнулся и открыл Белоброву и Гаврилову дверцу.
— Ну, добро, — и сухо приложил руку к козырьку.
По перилам навстречу им спустился мальчик в вязаном английском шлеме.
Они закурили и стали медленно подниматься.
— Уся, ужина-а-а-ать, — позвал женский голос.
На площадке у пятой квартиры они постояли. Сердце Белоброва забилось сильнее.
— Может быть, вернуться? — спросил он, не глядя на Гаврилова, и постучал кулаком так громко и сильно, что уйти им теперь было невозможно.
Дверь тотчас открыли, и он увидел Шуру. Она стояла в ярко освещенном коридоре с тарелками в руках, а сзади, улыбаясь и радуясь, шла Настя Плотникова. Он закрыл за собой дверь и сделал два шага вперед, стараясь весело улыбаться, чувствуя, как в плечо ему дышит Гаврилов…
— Белобровик, — сказала Шура, — и еще вырос. Ты откуда, Белобровик?.. Да дверь-то зачем закрываешь?
— То есть как это зачем? Затем, что зима… В окно посмотри…
В лице что-то дернулось, и она стала смотреть на него неподвижно, тарелки в руках задребезжали, она поставила их на сундук и сложила руки на груди.
— Говори, — велела она.
Он не мог смотреть на нее и посмотрел дальше, но там была Настя с круглыми, словно потухшими глазами и невероятно белым лицом. Ему некуда стало девать взгляд, некуда смотреть.
— Слушаете, позвольте хоть раздеться, просто невежливо.
Они ничего не ответили. И Белобров начал раздеваться в абсолютной тишине. Торопливо раздевался и Гаврилов.
Настя подошла ближе и встала рядом с Шурой.
— Не вернулись, — сказала она.