Что сказал табачник с Табачной улицы. Киносценарии
Шрифт:
— Задержались, — сказал Белобров, — да ничего не случилось, — крикнул он, видя, как у Шуры исказилось лицо. — Ты погоди, все нормально, слышишь, нормально. Они сели, и я говорю тебе, все нормально… Настя, хоть вы ей скажите… Настя, они, понимаете, задание выполняли героически. Выполнили, и все у них прекрасно было, но потом… — он говорил, ничего не понимая, что говорит, не слыша собственных слов, говорил просто в передней, никуда не глядя и ничего не видя…
— Не вернулись, — опять сказала Шура.
— Не вернулись, —
В дверь осторожно протиснулся истребитель Сафарычев. Он жил в этом доме на втором этаже.
— Что, все уже известно? — спросил он, и опять стало тихо в коридоре, только хрустела пальцами Шура да часто открытым ртом дышала Настя. Негромко подвывала электрическая печь в комнате, на кухне текла вода.
Мария Николаевна, мать Шуры, надела круглые очки и строго поглядела на Белоброва. По всему видно было, что она плохо соображает и не понимает тяжести случившегося.
— Пойдемте в комнату, — сказала Шура.
Она пошла вперед и села в качалку. Качалка качнулась. Шура сильно оттолкнулась носком туфли и стала качаться, закрыв глаза. Настя ушла на кухню, закрылась там на крючок и сильно пустила воду из крана.
— Шура, — сказала Мария Николаевна, — Шурочка….
Шура не ответила, все качалась…
— Я не совсем понимаю, что случилось, — заговорила Мария Николаевна, все так же строго глядя на Белоброва. — Самолет не вернулся, так?
— Ну, примерно так, — не глядя на нее, почти грубо, ответил Белобров.
— Но они живы? Просто самолет сломался? Или с ними что-то случилось? — и вдруг она из-под своих круглых очков сердито подмигнула Белоброву раз и другой.
Было слышно, как внизу подъехал автобус, хлопнули двери, заговорили голоса.
Настя была на кухне, Сафарычев осторожно дергал дверь и тихо стучал в нее согнутым пальцем.
— Настя, откройте, это я — Сафарычев. Настя, слышите? — спросил он.
Шура все качалась. Свет от лампы то падал на лицо, то исчезал.
Внезапно вдруг что-то оборвалось в слабой голове Марии Николаевны, она всплеснула руками и, точно разом все поняв, закричала тонко и громко, закричала еще раз и стихла, припав к Шуре старым иссохшим телом, вздрагивая, шепча что-то и захлебываясь слезами.
В прихожей зазвонил телефон, и Шура, отстранив мать, встала и, криво ступая, пошла к телефону. Но звонили по ошибке.
— Она у меня может ногой почти до самого уха достать, — сказал гвардии старшина Артюхов. — А ты вот попробуй, чтоб твоя Маруся достала до своего уха ножищей-то, а я погляжу.
Было совсем темно, снег перестал, и все таяло. Повсюду капало, текло, чавкало. Черепец с Артюховым стояли позади столовой у склада и поглядывали на окна. Там на кухне горели синие лампочки, и снег на подоконнике
— Пойдем лучше ко мне треску в масле кушать, — сказал Артюхов, — а я тебе буду рассказывать…
Черепец только вздохнул и никуда идти не собирался. Артюхов затоптал папироску и тоже вздохнул. У их ног крутился и ласкался Долдон.
— Женщины уважают силу и власть, а ты, ну, ей-богу, как Долдон, бегаешь и нюхаешь.
— Ладно, — обиделся Черепец и поежился под сырым ветром, — не хочешь гулять, вали отсюда, — повернулся и, не оборачиваясь, пошел к заливу, черному из-за белых берегов.
У мостков стояла аэродромная лошадь с телегой.
В землянках топили печи, радио рассказывало шахматную партию. Вниз к заливу и причалу уходили крутые деревянные ступеньки с перилами, рядом с ними матросы уже раскатали дорожку. Внизу терся о причал ботишко с военно-морским флагом. Сперва Черепец увидел начальника кухни младшего лейтенанта административной службы Неделькина и двух краснофлотцев из хозвзвода. Здесь их звали «туберкулезниками».
Неделькин стоял наверху в очень красивой позе и курил трубочку, а «туберкулезники» на полусогнутых тащили по трапу на берег здоровенный голубой ящик с маргарином. Ящик угрожающе покачивался.
— Утопят! — радостно сказал Черепец младшему лейтенанту. — Сейчас утопят!..
— Бетховен, — объявил диктор на берегу. — «Застольная».
В эту секунду Черепец увидел Марусю. Она стояла на ботишке в своем темном мешковатом пальто.
— Я ее жду у кухни, когда понятно же, что Маруся, скорее всего, на разгрузке маргарина и яичного порошка, — сказал он, обращаясь к Неделькину.
Присутствие Маруси в корне меняло дело. Черепец сунул кулаки в карманы бушлата, надвинул фуражку, крикнул «от винта» и, свистнув, покатил вниз по раскатанной рядом со сходнями дорожке. Холодный ветер с залива сразу ударил в лицо, скоростенка получалась порядочная. В следующую секунду Черепец увидел прямо перед собой на накатанной дорожке толщенный ржавый обруч от бочки.
— Все, — успел подумать Черепец.
Спружинив сильное тело, он подпрыгнул, но перепрыгнуть обруч не смог и, волоча его на одной ноге за собой, вылетел на причал и сбил «туберкулезника». Голубой ящик качнулся и рухнул в воду.
— «Налей, налей, бокалы полней», — пело радио.
— Здравия желаю, — ужасаясь сам себе, сказал Черепец и снял с ноги обруч. — Интересно, какая собака тут обручи разбрасывает. — И зачем-то показал обруч Марусе.
Высоко поднимая колени, по ступенькам вниз бежал Неделькин.
Маруся смотрела на него, скорбно подняв брови.
— Лебедочкой надо было зацепить… — сказал Черепец «туберкулезникам». — Чем мучаться-то… Тут траловая лебедочка есть… Зачем тогда техника дается, если вы не умеете ее полностью использовать?!