Что ты сделал
Шрифт:
Майк открыл мне, стоя в пижамных штанах и футболке с надписью «Нирвана». Позади в темноте светился экран телевизора и слышались выстрелы. Он смотрел кино, и я подумала, как странно: у него в комнате есть собственный телевизор!
— Ой, привет! — удивленно воскликнул он.
— Привет! Можно войти?
Он прищурился, как будто хотел разглядеть меня получше:
— Ты пила?
— Нет, я встречалась с родителями.
Мне так нужно было поделиться с ним своими переживаниями, чтобы он понял, как мне хочется стряхнуть с себя все
— Думаю, тебе следует меня впустить, — сказала я, пытаясь кокетничать. Уж лучше бы я выпила — было бы проще.
Слегка отступив от двери, Майк дал мне войти, и я тут же рухнула на кровать.
— Хочешь чаю? — вежливо спросил он.
Если бы Майк не желал меня видеть, то не впустил бы, ободрила я себя. Сказал бы, что пишет эссе, или что-нибудь другое придумал.
— А нет ли чего покрепче? — Я приподнялась на локтях, глядя на него и пожалев, что на мне колготки: надо пойти и снять их.
Майк разлил ром. На его кружке была надпись — «Звездные войны», на моей — «Хи-Мен». Он извинился за то, что нечем разбавить столь крепкое спиртное. Я выпила ром большими глотками, поморщилась, но порадовалась, что он перебьет вкус чеснока, оставшийся во рту после пиццы. Сердце по-прежнему колотилось, будто колокол, отбивающий время. Майк сел за свой стол. Я поняла, что мы не на одной волне: он — усталый зубрила, а я — дикая оторва.
— Что ты сегодня делал?
Он потянулся.
— Немножко погуляли с Кар. Выпили по кружке пива в «Кингз Армз».
Меня пронзил укол ревности. Пока я выгуливала родителей вокруг церкви Христа, добросовестно выдавая порции исторической информации, он шлялся и пил с Кар. Проглотив обиду с очередной порцией рома, я решила: нужно изменить ход событий.
Приблизившись к нему и наклонившись через стол, я стала рассматривать фотографии на стене. На снимках его родители выглядели очень элегантными и доброжелательными. О, как же неистово мне хотелось, чтобы мои были такими же! Неужели моя судьба — постоянно всем здесь завидовать?
Решив прикинуться более пьяной, чем на самом деле, я уселась к Майку на колени.
— Ох, привет! — сказал он.
— Привет. — Я провела рукой по его густым волосам. — А ты очень милый.
— Не такой уж и милый… — Его глаза блуждали, но он не прогонял меня. Наоборот, начал гладить мои бедра. Эх, надо было все-таки снять колготки заранее!
— Можно тебе кое-что сказать? — Мой голос звучал так по-детски.
А Карен не стала бы спрашивать, она просто вошла бы и взяла то, что хочет.
— Конечно.
Я… я готова для… Ну, ты понимаешь?
— Для чего?
Ну… для этого. Для того, чего мы еще не делали.
— О…
Я хочу, чтобы ты был первым.
Он помолчал, а потом проговорил, запинаясь:
Эли, ты уверена? Ведь это очень важно… Ну, сама знаешь… Первый раз…
— Конечно,
Я смотрела на фото его матери. Понравлюсь ли я ей? Сумеем ли мы подружиться? Но представить ее рядом с моей мамой никак не могла. Им просто не о чем будет говорить.
Чтобы осознать происходящее, Майку потребовалось несколько минут, которые для меня тянулись очень долго. Я была готова лечь и позволить ему взять себя, разрешить причинить мне боль. Если только он согласится. И он согласился.
На следующий день за обедом мы сидели вместе и держались за руки у всех на виду. Даже надели одинаковые худи. Честно признаюсь, я никогда не чувствовала себя более счастливой, чем тогда. Я сияла от радости, и мое сердце было полно радужных надежд.
— Думаю, ты в курсе наших дел, — сказала я. Мама каждый день читала газеты и знала все обо всех.
Не верилось, но с той ночи прошла уже целая неделя.
Голос матери был суров:
— Да, прочла в газете. Но не хотела звонить и вмешиваться.
Повисла тишина. Мне надо было столько сказать ей, но любое слово казалось непреодолимой преградой. Ведь мы не разговаривали уже… да, почти пять лет.
— Майка отстранили от работы. До суда. Но пока он не поправится, суд не состоится.
А без трансплантации он не поправится, и это значит, что я должна отправить Кэсси под нож. Из всех зол мне просто не выбрать меньшее. Я в западне.
— Мне нужны деньги. Те, что оставил папа.
Я вспомнила, как орала на нее после похорон, отказываясь от денег. Орала, что мне от него ничего не нужно и с ней я тоже не хочу иметь ничего общего. Что она должна была уйти от него давным-давно — когда он в первый раз ее ударил. Или когда он в первый раз ударил меня.
Но теперь я приползла к ней обратно…
— Это же твои деньги, Элисон. Я всегда говорила, что ты можешь их забрать. Я переведу их тебе.
— Спасибо. Я пришлю номер счета.
Мы снова помолчали.
— Должно быть, тебе очень тяжело, — наконец сказала она, сидя там, у себя в Халле.
Сочувствие в ее голосе тронуло меня, мое сердце дрогнуло, и я бросила трубку, потому что меня душили слезы.
— Эли?
Билл стоял в дверях с пакетами в руках. Когда я пришла из больницы и начала уговаривать себя позвонить матери, его не было дома. Он все время готовил, мыл посуду, занимался стиркой, стелил постели. Как будто хотел заслужить свое место здесь, будто я уже и так не положилась на него полностью. Скорее всего, моя мать или Карен сказали бы, что я снова дала слабину и заменила одного мужчину другим. Дом теперь словно принадлежал мне в еще меньшей степени, чем раньше. Ведь Билл все делал по-своему, по-другому — и не в тот буфет ставил тарелки, и не тех марок покупал продукты.