Что ты сделал
Шрифт:
Хотелось бы мне, чтобы это было правдой, чтобы я, взлетев над волной, которая нас накрыла, защитила Майка, одновременно помогая Карен, — ведь она, конечно же, очень страдала, хотя и не открыла мне всей истины до конца. Хотелось бы. Но…
— Все не так просто, — покачала головой я.
Когда я закончила рассказывать ему о том, что сделала, Билл сидел бледный и часто дышал.
— Эли, ты правда сказала полиции, что Карен лжет? Что она… спала с кем попало?
— Но так оно и есть! Ты долго жил в другой стране и не знаешь. Но
О, теперь Билл перестанет относиться ко мне как к прекрасному и важному для него человеку…
— Эли, ну ты же видела ее тогда, видела кровь…
И вообще — ты правда не веришь, что на нее напали?
— Мы точно ничего не знаем. Она была пьяна.
— Эли, послушай себя…
— Она пытается нас уничтожить. В тот день Майк сказал ей, что их встречам пришел конец, и Карен могла все это подстроить от огорчения и боли. Вот что я думаю! Знаю, что ложные обвинения выдвигаются не часто, но все же такое бывает. Почему не на этот раз?
Билл покачал головой.
— Я никогда раньше не видел людей в более плачевном состоянии. А кровь? Крики? Забыть невозможно… Карен была убита. Эли, ну скажи мне, что ты этого не сделала!
По его понятиям, я не могла так сказать. А значит, наши с Биллом отношения обречены на гибель — так же, как и все остальное.
Даже когда ты думаешь, что потерял все, оказывается, у тебя могут забрать еще больше.
Глава двадцать восьмая
— Где Билл? Он не приготовил завтрак?
Бенджи разбудил меня в семь утра, сонный, с волосами, взъерошенными точь-в-точь как у Майка.
Рев мотоцикла наверняка разбудил старичков-соседей, когда Билл уезжал рано утром. Я не знала, куда он поехал. Возможно, к Карен. Пли в Халл. Я поступила с Карен жестоко, и он больше не чувствовал ко мне любви. Вот так.
— Он уехал, дорогой.
— Что?!
И вдруг я рассердилась. Как же мы избаловали детей, если они восприняли как должное, что их обслуживает едва знакомый человек!
— Билл уехал. Он просто гостил у нас. Теперь нам надо справляться самим, так что веди себя как взрослый мальчик и одевайся. Хорошо?
— Но Билл жарил яичницу…
— Бенджи! Сейчас не время показывать, какой ты у нас разнеженный нытик. Сделай себе хлопья. Тебе десять. Я в твоем возрасте уже обеды готовила.
Конечно, это было преувеличением. Вообще-то, я всего лишь подогревала макароны, но меня тошнило от того, какими несамостоятельными я вырастила своих детей. Какими негибкими. Да я и сама не многим отличалась от них. А ведь, казалось бы, пережитое в детстве могло бы подготовить меня к тяжелым временам. Но нет, я оказалась испорченной и слепой.
Я встала, завернулась в полотенце и собрала волосы в пучок. Как я была смешна, порхая
Но пора приниматься за дела. Я забарабанила в дверь Кэсси:
— Вставай!
— Мне не надо в школу! — зарычала она. — Зачем мне вставать?
— Во-первых, мы едем в больницу. Во-вторых, ты должна заниматься. Рано или поздно ты все равно сдашь эти экзамены.
Бенджи ходил за мной по пятам, растерявшись от того, что добрая мамочка куда-то подевалась.
— Мам, это несправедливо!
И я выпалила в ответ:
— Жизнь вообще несправедливая штука. А теперь кончай ныть и надевай форму!
Я не почувствовала вины, когда орала на своих детей, напротив, мне это понравилось. Это — реальная жизнь, и пора им узнать, какова она.
— Мне очень жаль, но ваша дочь не сможет быть донором.
И снова врач извинялась передо мной. «Прости-прощай», как сказала бы Кэсси или ее подружки со всей жестокостью, на которую способны подростки. Кэсси снова рыдала, затыкая рот рукой, и ее плач резал слух.
Доктор заговорила громче:
— Все равно не удалось бы прооперировать быстро. Неизвестно, сколько бы пришлось ждать разрешения суда. Такие дела решаются медленно. Теперь вашего мужа внесут в список на трансплантацию. Всегда есть шанс, что найдется добровольный донор и…
— Сколько времени это займет?
Краем глаза я наблюдала за Кэсси, и поэтому она как будто раздвоилась. Ее топ в горошек уже весь промок от слез. Дочь любила отца, что бы она там ни говорила о ненависти и тюрьме… Я забыла, что существует любовь, которая не зависит от поступков человека… Как выяснилось, сама я Майка так не любила.
— В среднем четыре года.
— Четыре года?! А он…
Да продержится ли Майк четыре года?!
Кэсси вскочила и выбежала из палаты, хлопнув дверью. Мысль, холодная и тяжелая, как пуля, уже сверлила мне мозг, а я не хотела ее впускать.
Четыре года. Ожидание трансплантации или… Господи боже!
Врач несколько раз поглядывала на часы над кроватью. Ее «время на сочувствие семье» заканчивалось.
— Если какой-то друг не захочет стать донором, боюсь, иных способов нет. И они тоже могут не совпасть. Кровных родственников не осталось?
Родители Майка были уже стары для этого, а братьев и сестер у него не имелось.
—Нет, есть еще один… — наклонилась я вперед, — кровный родственник.
Доктор нахмурилась, как будто поняла, о ком я говорю:
— Старше восемнадцати?
— Чуть-чуть.
Три дня назад Джейк встретил свое совершеннолетие в тюрьме. Я не купила ему подарок и почему-то, несмотря на все случившееся, чувствовала, что это неправильно. Как же глупо!
— Согласие дадут?
— Я… — В моей голове снова закрутились ужасные кадры: Джейк, вонзающий нож в Майка; кровь на тротуаре; помертвевшее лицо Майка; мой приход в полицию: «Вам нужно знать, какая Карен на самом деле». — Я не уверена…