Что в костях заложено
Шрифт:
— Надо полагать, это когда-то было китятиной, — сказал он, тыча вилкой в содержимое своей тарелки.
Но Исмэй не была переборчива: она жадно ела. Она была очень худа. Она не утратила своеобразной красоты, но стала костлявой, почти изможденной, а волосы выглядели так, словно она стригла их сама. Грубая одежда темных тонов и все прочие приметы ее облика говорили о преданности великому делу.
Так и было: Исмэй ныне отдавала все свое время и силы, но чему именно — было не вполне ясно. Она роняла намеки, из которых следовало, что она делает все возможное, приближая великое восстание рабочих. Такое
— Можешь не вдаваться в детали, — заметил Фрэнсис. — Я проезжал через Лондон, и мне в качестве большой любезности разрешили заглянуть в твое досье. Я не очень понимаю, почему ты до сих пор на свободе. Возможно, ты просто слишком мелкая сошка.
— Херня! — сказала Исмэй, чей словарь не очень изменился со студенческих лет. — Вы просто надеетесь, что я выведу вас на важных людей. Руки коротки! — злобно добавила она, жуя китятину.
— Но я не об этом собирался с тобой поговорить. Насколько я понимаю, ты переписываешься с матерью, которая, конечно, понятия не имеет, чем ты занимаешься. Она думает, что нам следует воссоединиться.
— Разбежалась!
— Полностью согласен. Так о чем мы собирались говорить?
— О деньгах. Ты дашь мне денег?
— С какой стати?
— С такой, что у тебя их много.
— У Чарли были деньги. Что с ним случилось?
— Погиб. В Испании. Он был дурак.
— Он умер за лоялистов?
— Нет, он умер, потому что не платил карточные долги.
— Меня это почему-то не удивляет. Он так и не научился грамматике денег.
— Чему?
— Я хорошо знаю грамматику денег. Деньги — одна из двух-трех вещей, которые требуют верности. Неразборчивость в политике простительна, а неразборчивость в отношении к чужим деньгам, особенно если они принесены случаем, — нет. Именно поэтому я не тороплюсь давать тебе деньги. Их послал мне случай, и я дорожу ими больше, чем если бы заработал их тяжелым трудом.
— Ну, Фрэнк, твоя семья ведь богата.
— Моя семья — банкиры. Они постигли высокую риторику денег. Я же лишь скромный грамматик, как я уже сказал.
— Ты хочешь, чтобы я умоляла.
— Слушай, Исмэй! Если ты хочешь, чтобы я тебе помог, ответь мне честно на несколько вопросов и перестань болтать про борьбу за рабочее дело. Что тебя гложет? Что ты все время строишь из себя жертву? Может, просто мстишь родителям? За что ты ненавидишь меня? Я так же против тирании, как и ты, но я вижу, что и твоей стороне не чуждо тиранство. Почему тирания рабочих лучше тирании плутократов?
— Это такая глупость, что я даже обсуждать ее не буду. Я тебя не ненавижу, а всего лишь презираю. Ты мыслишь штампами. Ты не можешь себе представить великого дела, которое не сводилось бы к личной мести. Ты не умеешь думать, тебе чужда объективность. Дело в том, Фрэнк, что ты попросту художник: тебе глубоко плевать, кто у власти, лишь бы тебе разрешали возиться с красками и клеить блестящие звездочки на несправедливость общества. Господи, да неужели ты даже не знаешь, что говорил Платон о художнике и обществе?
— Самое лучшее в Платоне — это его хороший стиль.
— Ну ладно. Разговоры не помогут. Но что же с деньгами? Я ведь по-прежнему твоя жена, и полиция это знает. Неужели ты хочешь, чтобы я пошла на панель?
— Исмэй, ты меня удивляешь. Не пытайся давить на мою сентиментальность. Почему меня должно волновать, пойдешь ты на панель или нет?
— Когда-то ты говорил, что любишь меня.
— Но ведь любовь — буржуазное заблуждение, разве нет?
— А если и да, то что с того? Для тебя она была реальна. Ты наверняка помнишь, как под разными надуманными художественными предлогами уговаривал меня раздеться и пожирал глазами по многу часов подряд, даже не пытаясь заняться чем-нибудь более осязаемым?
— Конечно помню. Я был возвышенно мыслящим ослом, а ты — ловкой маленькой динамщицей. Надо думать, боги со смеху лопались, глядя на нас сверху. Но это было давно.
— Надо думать, это значит, что ты нашел себе другую женщину.
— Да, на время. Неизмеримо лучшую. Незабываемую.
— Я не собираюсь тебя умолять, даже не думай.
— Тогда что мы тут сидим?
— Ты хочешь, чтобы я умоляла, да? Ах ты говнюк! Как все художники, все идеалисты — в сердце у тебя говно! Не буду умолять.
— А даже если бы и стала, это ничего бы не дало. От меня ты не получишь ни гроша. И нечего поминать полицию. Это ты меня бросила. Сбежала. Я буду по-прежнему давать деньги на малютку Чарли — она, бедняжка, ни в чем не виновата. Но я не буду содержать ее как принцессу, чего, по-видимому, хочет твоя мать. Я даже готов еще несколько лет выкидывать деньги на содержание бардака, что твой отец называет имением. Но тебе я не дам ничего.
— Просто интересно — а если бы я пресмыкалась, ты бы дал денег?
— Нет. Ты пробовала давить на сентиментальность, и у тебя ничего не вышло. Пресмыкание тоже ничего не дало бы.
— Может, закажешь еще еды? И питья? Я не пресмыкаюсь, имей в виду. Я твоя гостья.
— А в той системе понятий, в которой мы оба выросли, гости священны. В данный момент я признаю эту систему.
— Noblesse oblige. [115] Девиз, дорогой сердцу буржуев, претендующих на аристократизм.
— Со времени нашей последней встречи я чуть больше узнал об аристократизме. «Ты погибнешь прежде, чем я погибну». Слыхала такой девиз? Если я снова поймаюсь на удочку твоей красоты — а ты все еще красива, дорогая моя жена, — я, несомненно, погибну, причем заслуженно, от собственной глупости. А я дал себе обет: я не умру дураком.
115
Положение обязывает (фр.).