Что значит быть студентом: Работы 1995-2002 годов
Шрифт:
Однако коллективизм в духе времени не только не «спасал» студента от его маргинального статуса, но являлся одним из способов существования маргинального сообщества. Нигде в обществе невозможны были эксперименты, сопоставимые с вышеописанными, — даже в школе и в армии! Студенты, с одной стороны, быстро усвоили «атмосферу», созданную доминирующим дискурсом 1920-х годов, а с другой — могли позволить себе нерутинное отношение к практикам. И то и другое было признаком социальной «подвешенности» группы.
Впрочем, далеко не все в жизни вузовца оказалось податливым. Цивилизаторская программа большевиков предполагала, например, «гигиенизацию» населения, то есть насаждение практики постоянной заботы о собственном теле (личная гигиена, функциональная одежда, рациональное по мере возможности питание, отказ от «вредных привычек», спорт) и о жилище (чистота, рациональное использование жилого пространства) и т. п. [268] На это у студентов не было ни возможностей (душевые, горячая вода или отсутствовали, или были недоступны экономически), ни «привычки». Последнюю пытались «организовать», но без особого успеха. Спорт, однако, прививался [269] .
268
Троцкий Л. Д.Вопросы быта. Эпоха «культурничества» и ее задачи. М., 1925. Изд. 3-е.
269
О спортивных кружках в вузах Петрограда-Ленинграда см.: Красный студент. 1924. № 4/5. С. 46–47; № 10/11. С. 34–35; 1925. № 1. С. 22; № 3. С. 31.
Наиболее радикальным способом реформы быта представляется студенческая коммуна, обобществлявшая каждого своего члена — его труд, доходы, личное имущество, свободное время. Коммуны чаще всего терпели крах, но возрождались на новом месте или с новыми людьми. Почти каждый крупный вуз — Петроградский университет, Политехнический институт и др. — экспериментировал с ними (первые опыты датируются годами Гражданской войны) [270] . Коммуна интересна тем, что ее идеология имела гораздо больше общего с анархизмом или анархо-синдикализмом, нежели с сугубо большевистской программой. Возможно, поэтому государство почти не участвовало в подобных экспериментах [271] . Коммуна являла образец коллективизированного индивида, переставшего принадлежать самому себе. Именно маргинальность опыта приводила предприятие к быстрому краху. Высшая школа все-таки сохраняла обширные пространства для субъекта, оставаясь в то же время одной из многих «точек» значительно индивидуализированного (в
270
Первая годовщина студенческих коммун // Красная газета. 1925. 1 февраля; Красный студент. 1924. № 4/5. С. 44–45; № 8/9. С. 44–45; № 10/11. С. 34; 1925. № 1. С. 22; № 2. С. 35; № 3. С.19–20. Ср. с трудовой сельскохозяйственной коммуной универсантов 1919 года: ЦГА СПб. Ф. 2555. Оп. 1. Д. 192. Л. 74.
271
Stites R.Revolutionary Dreams. Utopian Vision and Experimental Life in the Russian Revolution. N.Y.; Oxford, 1989. P. 205–222.
272
О «культурной революции» см.: Cultural Revolution in Russia, 1928–1931 / Ed. by S. Fitzpatrick. Bloomington; L., 1984. Ср.: Stites RRevolutionary Dreams. P. 235–241.
Городская география студенчества первой половины 1920-х годов также менялась. Хотя количество высших учебных заведений сперва резко увеличилось, а затем столь же стремительно сократилось, они концентрировались в центральных районах Петрограда. Поэтому с точки зрения учебы студенчество было ориентировано на центр — равно как и в отношении досуга [273] . Однако «спальные» студенческие районы могли располагаться даже в сельской местности, как это было с одной университетской коммуной в конце Гражданской войны. Виды используемого учащимися транспорта остались те же, но стерлась связанная с ними иерархия социальных позиций. Произошли перемены и в формах досуга. Из закусочных, кафе, студенческих столовых и баров центры отдыха и развлечений сместились в общежития и частные квартиры — вследствие экономических и политических сложностей. В мире «нового» студенчества досуг не был исключением и принял коллективные формы: от кружков до застолья, с групповыми (или в групповом окружении) играми, народными песнями, праздниками. Кроме того, появился организованный досуг — прежде всего кружки (спортивные, хоровые, литературные, рисунка и т. п.). Более традиционное студенчество собиралось на квартирах, участвуя в привычных литературно-поэтических, философских, социально-политических дебатах, по форме мало чем отличавшихся от дореволюционной практики [274] . Возрождалась культура домашних кружков, имевшая к тому времени многолетнюю традицию в российском образованном обществе.
273
Ср. с порайонным списком вузов Петрограда в годы Гражданской войны: ЦГА СПб. Ф. 2551. Оп. 1.Д. 1162. Л. 1–7.
274
См., напр.: На штурм науки. С. 91–93, 124–126, 137–138, 182, 190, 200–202, 213, 220, 231, 238, 240–241.
Кружки унаследовали некоторые практики студенческих землячеств, включая важнейшую — дискуссии в «полусемейном» кругу о политических, социальных и прочих проблемах. Если следовать интерпретации Ю. Хабермаса, то можно сказать, что они продолжали воспроизводство буржуазного индивида [275] . Многие кружки имели своеобразный ритуал посвящения нового члена, сам факт приема которого в сообщество доказывал, что ему доверяют, то есть относят к одному и тому же с другими кружковцами культурному контексту [276] . Несмотря на неформальность, кружок регламентировал таким образом отдельные стороны своей деятельности. Собрания могли устраиваться и на дому у профессора или преподавателя, если их направленность являлась скорее научной, чем какой-либо иной [277] . При всем том «специализация» любого домашнего кружка не должна абсолютизироваться: «за чаем» так или иначе поднимался более широкий круг тем. Отношения неформальных сообществ с властью в России почти всегда были непростыми — с середины XIX века их не без оснований подозревали в известной политизированности. В 1920-е годы режим отличался особой подозрительностью, пусть даже и не сравнимой с последующим десятилетием. Поэтому участие в кружковой жизни заключало в себе определенный риск, тем более учитывая непривилегированный социальный статус студента-участника. Для студента «подпольность» литературных занятий сообщала привкус оппозиционности всему предприятию. Поэтому кружок стал некоей лабораторией традиций «старого» студенчества, унаследовав дореволюционные реалии университетской и институтской общественной жизни — землячеств, закусочных, политических группировок, иногда даже сходок.
275
Habermas J.Strukturwandel der "Offentlichkeit: Untersuchungen zu einer Kategorie der b"urgerlichen Gessellschaft. Frankfurt am Main, 1995. S. 107–116.
276
Лихачев Д. С.Воспоминания. СПб., 1995. С. 132–136 (история «Братства святого Серафима Саровского» и проникновения в него провокатора Ионкина).
277
Александров Д. А.Историческая антропология науки в России // Вопросы истории естествознания и техники. 1994. № 4. С. 7–9.
В дискурсе и практиках студенческой сексуальности также наблюдаются изменения и известная стабильность. Осмысливали эту сторону жизненного мира те же люди и в тех же категориях, что и до 1917 года. По крайней мере, опрашивая в середине 1920-х годов студентов Технологического института, организаторы анкеты обращались к опросу конца 1909/1910 года как к материалу для сравнения [278] . Однако появился ряд принципиально новых моментов: особое внимание к первому сексуальному опыту, к проблематике мастурбации, к взглядам на любовь и брак. Озабоченность рациональностью, дисциплинированностью, общественной «полезностью» универсанта как homo sexualis, заметная с конца XIX века, усилилась с превращением студенчества в экспериментальное поле для поиска моделей совершенного общества будущего. «Мониторинг» сексуальной жизни вузовцев позволял узнать о перспективных или тревожных тенденциях с целью ее гармонизации при помощи социальной инженерии. Тем более что смешанное высшее образование и приток «красного» студенчества подразумевали повышенный интерес к тем потенциальным опасностям, которые подстерегали социально «здоровые» группы и обращенные на них государственные интересы на этом пути. Поэтому проблематика «буржуазного» и «мелкобуржуазного» влияния на сексуальную жизнь «пролетариев», с одной стороны, и тема брошенных детей и аборта — с другой, пользовались особой популярностью. Дискурсивная «рамка» обсуждения вопроса не изменилась: сексуальность ради деторождения, а не для удовольствия. Тяжелые сомнения окружали, правда, институциональную форму реализации этой установки: дебатировали саму необходимость и полезность брака. Тема «естественного», «человеческой природы» сильно психологизировалась под влиянием фрейдовского психоанализа [279] . Значительное влияние оказывали современные представления об энергии и павловско-бехтеревская теория условных рефлексов (последняя постепенно усиливалась). Сексуальная жизнь стала одной из популярных тем публичных студенческих дискуссий, так что научные представления эпохи «реконструировались» и усваивались не только за чтением книг и газет или в личных беседах. (Мы не случайно употребили слово «реконструкция», поскольку весьма специфический советский психоанализ — в отличие от классической венской модели — рождался, как ни банально это звучит, под шум университетских аудиторий и газетно-журнальный «перезвон».)
278
Данный пример может показаться некорректным, так как анкета 1909 года не касалась сексуального поведения. Однако он точно характеризует отношения преемственности в социологии студенчества до и после 1917 года. Ср.: К характеристике современного студенчества (по данным переписи 1909–1910 гг. в С.-Петербургском Технологическом Институте) // Научно-Экономический Кружок при С.-Петербургском Технологическом Институте. Вып. 1 / Под ред. М. В. Бернацкого. СПб., 1910; К характеристике современного студенчества: По материалам анонимной анкеты, проведенной в Технологическом институте им. Ленсовета в 1926 г. Л., 1927. Анкета 1926 года реферировалась к половой переписи московского студенчества 1904 года, к опросу свердловцев (см.: Гельман И.Половая жизнь современной молодежи. Опыт социально-биологического обследования. М.; Пг., 1923) и неопубликованной анкете политехников 1925 года: К характеристике… С. 97–110.
279
Эткинд А. М.Эрос невозможного: История психоанализа в России. М., 1994. С. 171–271.
Начало нэпа отмечено всплесками бунта — так называемой «теорией стакана воды», нашедшей отражение в немногочисленных маргинальных студенческих статьях. В прессе Петрограда не удалось обнаружить ее следов, но в провинции они сохранились. Например, в Перми универсант С. Смирнов опубликовал получившую широкую известность заметку о желательности беспрепятственной смены полового партнера при условии так называемой «социализации» детей [280] . Насколько можно понять из краткой заметки, оправданием для автора служили «буржуазный характер» брака и необходимость удовлетворять «естественную человеческую потребность» — о гедонизме речи нет. Любопытно само по себе, что в центре внимания Смирнова оказался индивид, его«потребности». Однако с одной стороны, смирновская концепция индивида «несамостоятельна» (и эта маргинальность подтверждается и его суждениями о «буржуазности» и лицемерии брачного союза — в качестве главного аргумента, и «биологизацией» человека), а с другой, она вступила в противоречие с «коллективизирующим» дискурсом 1920-х годов, парадоксальным образом к нему же и реферируясь (индивид принадлежит «общему делу», а не самому себе). Смирнов не усмотрел общественного интереса в числах— демографии — и не учел «смены декораций», то есть «реализма» партийной политики нэповских лет. В рамках официального дискурса признавалась желательность социализации детей, но в то же время констатировалась ее актуальная «нереалистичность». Вероятно, за прагматическим поворотом к семье угадывалась и «немыслимость» иного, по крайней мере, для многих [281] . Но элемент конвенционального прагматизмабыло бы неразумно игнорировать. Именно этот прагматизм, обусловленный господствовавшими формами мышления, заставил учащихся высшей школы достаточно быстро изменить оценки. Если в начале 1920-х гг. большинство отвергало брак как «буржуазный» институт, то уже через четыре-пять лет он в качестве оптимальной социальной формы интимности конкурировал с «продолжительными отношениями» с партнером (без регистрации) [282] .
280
Смирнов С.Мысли о сущности старой и новой любви // Студент-пролетарий (Пермь). 1924. № 3. С. 28–30; Попова Ю.Ответ тт. Смирнову и Рдецкой // Там же. № 4. С. 53–55. Ср.: Т-лев А.Вредные уклоны // Красная молодежь. 1924. № 3. С. 109–112.
281
Это скрывалось за «пропагандой» пусть незарегистрированного, но все же стабильного союза половых партнеров. Ср.: Гельман И.Половая жизнь современной молодежи. Опыт социально-биологического обследования. М.; Пг., 1923. С. 95, 130.
282
В связи с этим отметим неопределенность юридической границы между тем и другим: семейный кодекс предполагал одни и те же последствия в случае рождения ребенка для супругов и сожителей.
Замкнутая в семейные рамки идеальная сексуальная жизнь, ориентированная на демографическую стратегию государства и общества, оказалась несовместимой с проявлениями нерепродуктивной сексуальности, прежде всего с наиболее распространенным и очевидным из них — мастурбацией. Чему в большей степени обязана дискурсивная норма, стимулировавшая и категориально структурировавшая «истерию мысли» вокруг мастурбации в Советской России 1920-х годов? Представлениям отечественных врачей, как они сложились под влиянием европейской медицины XVIII–XIX веков? Противоречиям до- и послереволюционного российского либерального дискурса о сексуальности? Религиозно-догматическим воззрениям на мастурбацию (в России — прежде всего по православному канону)? Формировавшимся сложными путями и синкретичным по своей структуре повседневным практикам, данным людям только в языке, через язык или по образцу языка? [283] Так или иначе, очевиден сам факт российского «невроза» на этой почве в то время, как в Европе и Америке страх перед онанизмом «выдыхается» уже в последней четверти девятнадцатого столетия [284] . Студенчество в силу понятных социальных причин оказалось одним из главных жертв «охоты» на мастурбацию. Социологи и врачи уделяли важное внимание студенческому онанизму в опросах и публицистике. Рядовая анкета о половой жизни содержала обширный раздел о мастурбации: первый опыт; различные «вредные» влияния, спровоцировавшие мастурбацию (книги, картины, друзья, наблюдение за людьми и животными и т. д.); «возраст» мастурбации; воздействие «нормальной» половой жизни, в частности брака; частота актов и т. п. [285] Выпускалась масса популярных брошюр [286] . Большинство посетителей консультаций по половому вопросу — молодых мужчин от 20 до 30 лет — связывали свои проблемы именно с онанизмом, пусть даже давним и кратковременным [287] . В данном случае можно говорить не просто о проблеме нерепродуктивного секса, но о субъекте как таковом — ибо «секс с самим собой» не имеет прямого отношения к внешнему миру: индивид замкнут на самое себя. Эволюция представлений о мастурбации, таким образом, непосредственно соприкасается с историей индивидуализма на Западе и в России. Было бы недальновидно рассматривать «кампанию по борьбе с мастурбацией» только в репрессивном контексте, поскольку складывание самой «тревожной» категории и практик «греха» концентрировало внимание индивида — в нашем случае студента — на собственном «я» и на своем теле (что связано одно с другим) [288] . Отметим, как важный аспект комментируемого дискурса, связь, проводившуюся между мастурбацией и психическим здоровьем. Эта особенность была «врожденной» чертой ново-европейского мышления о мастурбации с XVIII века [289] . Но русские врачи и гигиенисты жили не в безвоздушном пространстве и внимательно следили за зарубежной литературой: в этой последней онанизм еще с конца XIX века перестал увязываться с соматическими изменениями в организме и если и представлялся до известной степени опасным, то как источник беспокойства, обусловленного исторически. В России чаще всего говорили о психопатии, неврозах, импотенции [290] . Именно эмоциональная сфера выглядела самой уязвимой. Психические потрясения негативно сказались бы на общественной ролииндивида в новом обществе, не позволили бы ему выдержать нагрузок «революционного строительства». Тем более что проблематика нервного истощения, психических расстройств, самоубийств была «на слуху»: кремлевский доктор А. Б. Залкинд в середине 1920-х годов посвятил психическим болезням партийного актива целую книгу [291] . Учитывая распространение психоанализа, важно подчеркнуть «сексуальный характер» классической психоаналитической теории, несмотря на «асексуальную» ее ре интерпретацию советскими аналитиками. Ведь даже эти «перетолковывания» конструировались в рамках и по ходу дискуссии с Фрейдом, его текстами и сочинениями его учеников [292] . Поэтому искать в студенческом (и не только) дискурсе о мастурбации исключительно следы века Просвещения и даже XIX столетия означало бы упрощение. Скорее стоит вести разговор о «модернистском» синтезе.
283
См. о языковом акте: Витгенштейн Л.Философские исследования // Он же. Философские работы. Ч. 1. Пер. Козловой Н. С., col1_0, 1994. С. 215, 218, 248–2.49; Austin J. L.Philosophical Papers. Oxford, 1962. P. 107–116.
284
Stengers J., Van Neck A.Histoire d’une grande peur: la masturbation. Bruxelles, 1984. P. 135–148.
285
См., например: Гельман И.Половая жизнь современной молодежи. Опыт социально-биологического обследования. М.; Пг., 1923. С. 29–45; Ласс Д. И.Современное студенчество. Быт, половая жизнь. М.; Л., 1928. С. 167, 188, 193, 212; Поляков Е.Студенчество ЛМИ как профессионально-бытовая группа (По анкетному обследованию 1924/25 г.) // Социальная гигиена. 1928. № 1 (11). С. 83; Половая жизнь студенчества. Итоги анкеты // Студент-пролетарий (Пермь). 1924. № 6/7. С. 67; Баткис Г. А., Гурвич Л. С., Маянц А. И.Проблемы пола среди молодежи Востока. М., 1930. С. 20–22, 38; Платовский А. К.Половая жизнь современного студенчества. Ростов-на-Дону, 1926. С. 19–23; Петренко И. Г.К вопросу о половой жизни учащейся молодежи. Харьков, 1925. С. 14–15; Голосовкер С. Я. Ополовом быте мужчины. Казань, 1927. С. 10–16 и др.
286
Никулин С. В.Онанизм, его причины и борьба с ним // Половой вопрос. / Под ред. col1_0; Л., 1924. С. 169–174 и др.; Голомб Д.Половая жизнь нормальная и ненормальная. [Б.м.], 1926. С. 18–26; Якобзон Л. Я.Онанизм. Изд. 3-е. М.; Л., 1930; Файнгольд Л. И.Онанизм. Его причины, последствия и меры борьбы с ним. [Б.м.], 1927; Флоринский А. В.Онанизм. Его причины, последствия, предупреждение и лечение. [Харьков], 1927; Михайлов (доктор).Борьба с онанизмом в семье и школе. Изд. 2-е. Л., 1925, и др.
287
Berstein Е.Panic, Polovoy Voprosand the Problem of Male Sexuality in the Consultation for Sexual Hygiene in the 1920s. (Неопубликованный доклад на конференции по истории повседневности в России 1921–1941 гг.). СПб., 1994. Р. 6–11.
288
В этой связи характерно исчезновение дискурса о мастурбации (и вообще о сексе) в 1930-е годы. По крайней мере, так представляется на первый взгляд. Связано ли это с другими формами производства индивида? Последнее, в свете недавних исследований О. Хархордина, весьма возможно. Ср.: Kharkhordin О.The Soviet Individual: Genealogy of A Dissimulating Animal; Kharkhordin О.Reveal and Dissimulate: A Genealogy of Private Life in Soviet Russia // Public and Private in Thought and Practice / Ed. by Weintraub J. and Kumar К. Chicago, 1996.
289
Stengers J., Van Neck A.Op. cit. P. 49–89.
290
Berstein E.Op. cit. Равным образом см. литературу, указанную в примеч. 4 на с 115–116. (в файле — примечание № 286. — верст.).
291
Залкинд А. Б.Очерки культуры революционного времени. М., 1924.
292
О советском психоанализе см.: Эткинд А. М.Эрос невозможного… С. 171–271.
Интересно и то, что озабоченность мастурбацией вопреки содержанию дискуссии вела к результатам, прямо противоположным целям дискурсивно компетентных специалистов (врачей, учителей, пропагандистов), — а именно к конструированию историческинаиболее «массового» субъекта. Этот вывод позволяет по-новому посмотреть на логику «коллективизирующего» мышления, по крайней мере в отдельных его сегментах. Присмотримся снова к Лиге «Время»: тейлоризм начинается с индивида. Конечно, преувеличивать не стоит — бригадно-лабораторный метод игнорирует «индивидуальное»: группа работает, отчитывается, аттестуется. Но нет ли в рамках той же группы неких индивидуализирующих практик? Не заключают ли ее члены своеобразный контракт, в отличие от крестьянской общины? Пока у нас недостаточно материала, чтобы ответить на этот вопрос.
Тема мастурбации подводит нас к более общей проблеме студенческого мышления о сексуальности: как конструировалось «модельное», идеальное сексуальное поведение. Представляется, что само это «конструирование» было в нэповский период задачей со многими неизвестными. Партийные и комсомольские лидеры, озабоченные моральным и физическим «здоровьем» будущей советской элиты, с трудом соединяли противоречившие друг другу установки — критику института «буржуазной семьи» и осуждение не менее «буржуазного разврата» [293] . Первая была юридически закреплена в советском семейном праве, предусматривавшем примат брака де — факто, признание равноправия обеих сторон в семейных отношениях, простоту процедуры развода, равноправие «незаконнорожденных» [294] . По сравнению с семейным правом европейских государств и США послереволюционные правовые нормы означали несомненный прогресс [295] . В свою очередь, «война» с развратом вылилась в ряд громких политических кампаний середины — второй половины 1920-х годов: вокруг «чубаровского дела», «кореньковщины», «есенинщины» и т. п. В начале десятилетия дискуссия вокруг статьи А. М. Коллонтай «Дорогу крылатому пролетарскому Эросу!» велась на страницах журнала «Молодая Гвардия»; «Правда» публиковала материалы дискуссии и постановления ЦКК РКП(б) о партийной этике; большие споры вызывали проекты А. Б. Залкинда [296] . Даже главные «либертарианцы» эпохи — например, Коллонтай — при вдумчивом прочтении их «манифестов» выглядят вполне «умеренными» (с позиций сегодняшнего дня, разумеется). Они оставались верны марксистской критике семьи в немецкой традиции начала века (Каутский, Бебель, Цеткин), но настаивали на регулировании интимной жизни индивида рабочим коллективом. В некоторых «экстремистских» текстах всякая интимность растворяется в публичной сфере. Залкинд писал о подборе полового партнера исключительно по принципу «классовой целесообразности» [297] . Е. А. Преображенский предлагал «элитистскую» модель, где государственная бюрократия и наука определяют саму возможность той или иной формы сексуальной жизни индивида [298] . Перед нами предстает идеал «прозрачной», рационально организованной и управляемой сексуальности. Такой ее видели и врачи, и гигиенисты, и статистики.
293
Fitzpatrick Sh.Sex and Revolution: An Examination of Literary and Statistical Data on the Mores of Soviet Students in the 1920s // The Journal of Modern History. 1978. V. 50. № 2. P. 255–256; Naiman E.The Case of Chubarov Alley: Collective Rape, Utopian Desire and the Mentality of NEP // Rissian History / Histoire Russe. 1990. V. 17. № 1. P. 17–30.
294
Ср.: ВЦИК XII созыва. Вторая сессия. Стенограф, отчет. М., 1925. С. 222–312; ВЦИК XII созыва. Третья сессия. Стенограф, отчет. М., 1926. С. 554–704, 862–868; Брак и семья. Тезисы к проекту Кодекса о браке, семье и опеке. Предисловие П. Стучки. М., 1926. С. 19, 24.
295
Это понимали многие европейские интеллектуалы эпохи: Reich W.La r'evolution sexuelle. Pour une autonomie caract'erielle de l’homme / Tr. de l’anglais par C. Sinelnikoff. Paris, 1970. P. 245–251.
296
Коллонтай A. M.Дорогу крылатому пролетарскому Эросу! (Письмо к трудящейся молодежи) // Молодая Гвардия. 1923. № 3 (10). С. 111–124; Партийная этика: (Докум. и матер. дискуссии 20-х годов) / Под ред. А. А. Гусейнова и др. М., 1989. С. 167–169, 183–190, 199–200, 202, 205, 206–208, 214, 217–218, 236–238, 242–243, 262–264, 289, 300–301, 315–326, 332–342, 351, 356–357, 361–394; Залкинд А. Б.Половая жизнь и современная молодежь // Коммунистическая мораль и семейные отношения. Сб. ст. Л., 1926. С. 118–130; Он же.Половой фетишизм. К пересмотру полового вопроса. М., 1925; Он же.Половой вопрос в условиях советской общественности. Л., 1926.
297
Залкинд А. Б.Половой вопрос в условиях советской общественности. С. 55–60.
298
Преображенский Е. А.О морали и классовых нормах. М.; Л., 1923. С. 96–99, 102.