Чучело человека
Шрифт:
Увидев меня, прохожий остановился и, подхватив полы плаща, опустился рядом. Он спросил мое имя и протянул большую белую руку, пахнущую стопкой чистой посуды. Я открыл рот, чтобы ответить, но почему-то вновь засмеялся и спрятал ладони за спину. «Липка, — сказал он и повторил: — а как тебя?» Я не знал моего имени и это загородное слово «липка» мне ни о чем не говорило. Вместо того чтобы встать и уйти, как этому учат детей сегодняшние правила пусть не хорошего тона, но безопасности, я взялся за вчерашний мусор. Прохожий какое-то время молча смотрел перед собой, о чем-то мучительно размышляя, затем поднялся и, на секунду опустив мне на голову руку, подхватив плащ, пошел прочь. Тут я помимо моей воли вдруг крикнул ему, что знаю, кого ищет прохожий, что мог быть полезен, что предлагаю отправиться туда вместе… «Звонко смеешься!» — не оборачиваясь, весело бросил прохожий, и я понял, что не сказал ни слова. Я захотел признаться прохожему, что и сам ищу нужного ему человека, только лишь опустил глаза, и в ту же секунду раздались его удаляющиеся шаги.
Пусть это был сон человека,
Не думаю, что в облике человека, более того — в сути его и физических возможностях, содержится некое изначальное превосходство, тем не менее, я переживал определенное удобство быть человеком. Правда, сразу отругал себя за слабость, ибо находился на мостовой — то есть в его владениях, а что может быть более удобным для человека в мире, созданном самим человеком, как не его тело? Я двигался по тротуару и чувствовал легкость. Однако меня никто не замечал, и мне это нравилось. Несколько раз я намерено бросался встречным под ноги, но это не имело ровным счетом никаких последствий — мир оставался ко мне равнодушным. Увлекшись игрой, я неожиданно обнаружил, что потерял из виду того, за кем двигался — ни знакомого запаха, ни его подрагивающей спины. «Эй!» — крикнул я что есть силы, но никто не шатнулся от меня, будто меня не существовало, никто не обернулся ко мне и никто не спросил, в чем дело. «Эй!» — возопил я с удвоенной силой, и в это время сзади кто-то крепко схватил меня в безжалостные объятья. Светло-серое небо за спиной потемнело настолько, что показалось, будто разом спустились сумерки. «Какой опухший!» — произнес чей-то голос, а второй добавил: — «Давай сюда…» Меня втолкнули в удушающую темноту и последнее, что я увидел перед новым заточением, были две пары худых детских рук. «Все еще тот сон!» — сообразил я, безуспешно пытаясь улыбнуться и теряя едва проклюнувшуюся связь между тем, что происходило в прошлом и тем, что едва-едва стало призрачно угадываться в моем ближайшем будущем. Меня сильно тряхнуло, гулко прокатился какой-то деревянный скрежет, и я провалился в наступившую тишину.
В тот вечер Щепкин почувствовал себя чрезвычайно разбитым. «Погода меняется», — сообразил он и решил не засиживаться. В момент выезда из Компании, кто-то из прохожих метнул в салон автомобиля клочок бумаги. Собственно, с него все и началось, точнее — понеслось в другую сторону. Может быть, масса сомнений, к этому времени произросших в душе, достигла такой критической массы, что незамысловатый текст записки раскупорил Щепкина и вырвал их наружу, вроде той силы, что выталкивает из бутылки джинна, может быть, в текст записки Липка вложил все свое христианское отчаянье, сказать сложно, но в тот вечер Щепкин вдруг решил отредактировать бизнес.
Последняя треть текста озадачила Щепкина, в ней шла речь о неком Проекте, который своей составляющей напомнил ему собственное детище, и неназванном человеке, о чьем существовании Щепкин не догадывался. В конце записки неизвестный просил Щепкина об аудиенции, однако где и с кем нужно было встретиться, текст не уточнял. «Вероятно, сам объявится», — заключил Щепкин и спустя минуту — несмотря на то, что внятно слышал глас, регистром похожий одновременно на детский и на старушечий, глас, настойчиво рекомендующий не делать этого — позвонил Рукавову. Тот выслушал партнера и положил трубку.
Щепкин и Рукавов дружили со школы. Оба не были лишены способностей, являлись членами «Клуба юных любителей природы», организованном при «Дворце творчества», совместно патронировали небольшой школьный пруд и мечтали, как водится в подобном возрасте, о далеких и полных риска приключениях. Возмужав, Щепкин и Рукавов поняли, что опасности не их удел, и отправились на поиски иного, безопасного существования. Щепкин остался в городе помогать матери в экспериментальных трудах, а Рукавов, открыв в себе коммерсанта, убыл снабженцем на далекую железнодорожную стройку. Несколько огранив прорезавшийся дар и подкопив первичного опыта, Рукавов, спустя несколько лет, перебрался в Москву, с тем, чтобы еще через несколько всплыть в качестве французского бизнесмена Волана, поставляющего за Урал по шуточным ценам продукцию собственных, как позже он не раз говорил, старейших в Эльзасе, виноградников. Разобрав тонкости лицензирования и реально владея лишь тремя типографскими станками, для географической объективности все же расположенных в Эльзасе, Рукавов принялся изобильно печатать этикетки известных французских марок, клеить их в подмосковном городе Долгопрудном на российские бутылки и от греха подальше вывозить в Красноярскую область. Красители разнообразных пищевых марок, спирт и прочие немногочисленные ингредиенты, ей-ей, делали производство настолько рентабельным, что спустя еще два года основательный Рукавов вернулся в родной город с намерением вступить на новый для себя бизнес-уровень — заняться политикой. Тут ему в очередной раз улыбнулась удача. То был старинный приятель Рукавова — Володя Щепкин. Имея глаз, наметанный на всякое потенциально успешное предприятие, Рукавов понял, что новый бизнес-уровень сам идет в руки. Винодел возликовал и закатал рукава, а политические горизонты понеслись на него с неизбежностью товарного вагона, готового вот-вот снести железнодорожную стрелку. Два года потребовалось «VOSSTANOVLENIE Ltd», чтобы набрать мощь и вырасти в то, о чем можно было судить по комплексу многоэтажных зданий, роскоши и улыбающемуся с фасада неоновому солнцу.
Рукавов уже готовился к вспашке новой, международной нивы, как тут же все и полетело к черту, все грозило быть разрушенным бестолковым, даже более — сумасбродным, выпадом Щепкина. А ведь по носу маячила большая политика!
— Сволочь, — скривился Рукавов, опуская трубку. — Раздавлю, слизняк! — Он секунду выждал и вновь взялся за телефон, дабы к утру нового дня проблема во многом была решена.
Когда Щепкин подъехал к воротам Компании, у него зачем-то потребовали документы. Немало удивляясь, Щепкин, тем не менее, протянул их в открытое окно. Протомившись какое-то время у стен Компании, не получив разрешения въехать на территорию и не дождавшись возвращения документов, Щепкин потребовал связать его с господином Воланом, что незамедлительно было исполнено. Спросив, в чем дело, Щепкин к огромному своему возмущению услышал, что он — то есть Щепкин — умер сегодня ночью от внезапно случившегося инфаркта, что для Компании это очень и очень горькая утрата, и что он — то есть тот, с кем сейчас беседует господин Волан — самозванец и хулиган, а потому немедленно будет задержан службой охраны. Щепкин почувствовал, как огромный комок невыразимой обиды выплыл из недр желудка и подкатил к горлу, почва заскользила под ногами, и одновременно с этим Щепкин услышал барабанную дробь ног, несущихся по внутреннему двору комплекса сотрудников охраны. Остатками самообладания Щепкин бросил грузное тело по направлению к машине, плюхнулся на водительское место, и когда первый из бегущих готов был ухватиться за ручку двери, рванул прочь.
Кто сейчас скажет, была ли то ошибка Рукавова, когда наспех сколоченная операция по нейтрализации Щепкина не увенчалась успехом, повлияла ли на проработку деталей захвата нехватка времени, охранники ли были бестолковыми, а может, Рукавов выстраивал весьма далеко идущие планы, только Щепкин, в самом деле, ушел, пропал, как растворился в воздухе… Но не перестал существовать, а лишь забился в неприметную щель, где вдруг обнаружил, что боится.
Как водится, у Первого имелся человек, выполняющий роль расторопного вассала. Вассала звали «товарищ Второй», но во многом он был самым настоящим первым. Второй почти не отличался от патрона, за исключением того, что был лыс и носил пенсне. Оба они гарцевали на необычно растянутых гласных и владели непререкаемым авторитетом. Именно Второму было поручено курировать Проект. Понимая, что от реализации работ зависит и его, пусть не физическое, но политическое долголетие, Второй вороном кружил над согбенными геронтологами, время от времени по одному, а то и дюжиной, вырывая из научных лабораторий и бросая на расправу специалистам иного порядка. Пятясь, он выскальзывал из кабинета Первого, спускался к подъезду, где ждал трофейный Хорх, и отправлялся на дачу, в тиши подмосковного лета предаваться выдержанному грузинскому вину и размышлениям о том, что было и что будет. Да, продление жизни сюзерена обещало Второму политическое долголетие, но пугало отсутствием в обозримой перспективе вероятности самому занять вожделенное место. От безрадостных мыслей он морщился, пригубливал вино большим глотком и бросал ноги на стол, заваленный останками воскресного завтрака. Вокруг плескалось солнце: оно пробивалось сквозь высокие, помнящие прежних хозяев, деревья, дробилось о листву, выплескивалось на Второго и, игриво скатываясь с лица, делало однооким его зловещее пенсне. Второй приказывал подавать самовар и закрывал глаза. Нехорошо, нехорошо чувствовал он себя, представляя хозяина победителем времени. Нехорошо…
Закончив чаепитие, Второй тяжело встал из-за стола, прошел за кусты смородины к высокому кирпичному забору и расстегнул ширинку. Неожиданно он почувствовал несильный укол в области затылка и, рефлекторно втягивая голову в плечи, бросился назад, тряся головой и отмахиваясь от впившегося паразита.
— Твою мать! — крикнул он неизвестному паукообразному и тогда только застегнул брюки. — Майор, ко мне! — призвал он помощника, содрогаясь в брезгливости. — Бегом!!!
Из мансарды, стремительно скатываясь, почти падая по отвесной лестнице, выскочил молодой человек в костюме и, некоторым образом с оным дисгармонирующей, соломенной шляпе. Майор пересек лужайку, за долю секунды дважды споткнулся о шланг, подобием листа Мебиуса опутавший кусты роз, уронил папиросу и, хватаясь одной рукой за шляпу, а другой — за угадываемую под пиджаком кобуру, шестом вытянулся перед самоваром.
— Здесь посмотри! — приказал Второй, снимая пенсне и подставляя помощнику затылок.
— Ничего нет, — растеряно сказал молодой человек, но на всякий случай что есть силы дунул шефу на голову, смахивая несуществующую соринку.
— Ладно, свободен, — отпустил помощника Второй и вернулся к кустам, чтобы закончить намерение.
Немного успокоившись, он уселся к самовару и только тут увидел возмутителя спокойствия. Сытый клещ, лениво перебирая конечностями, медленно тащил округлое тело в тени безмятежно остывающего самовара. Превозмогая парализующий ужас, Второй истошно позвал на помощь.