Чудак на холме
Шрифт:
А кстати, почему профессор Гольдберг в конце нашего разговора поинтересовался, люблю ли я «Битлз»? Неужели старика на закате дней потянуло на рок-музыку? Совершенно на него не похоже, не его это тема. Что-то здесь не так, ведь словами, как я уже не раз замечал, он понапрасну не разбрасывается. Не такие уж мы с ним приятели, чтобы он после долгого молчания позвонил лишь для того, чтобы поболтать об искусстве. Нужно не забыть напомнить ему об этом как-то поделикатней, когда созвонимся вечером. Мало ли что…
А пока я сижу на холме, и свежий
Стоило мне только появиться в управлении, как меня сразу выковыривает на ковёр наш начальник майор Дрор и устраивает неожиданную, но жёсткую головомойку. Честно признаться, я этого совершенно не ожидал и втайне мнил себя крутым полицейским перцем, которым все вокруг восторгаются и которому сам чёрт не брат, а всё, что со мной происходит, не нуждается ни в проверке, ни в контроле.
Причина головомойки была совершенно абсурдной. Оказывается, Дрору спозаранку позвонили из Киева и пожаловались на то, что его подчинённый вёл себя в командировке заносчиво и высокомерно, принимал решения, не советуясь с тамошним руководством, а в итоге наговорил сопровождавшему сотруднику какой-то мистической чепухи и благополучно отбыл в свои палестины. Желанной ясности в расследуемое дело не только не привнёс, но ещё больше напустил туману. Короче говоря, пользы от его визита в Киев ни на грамм.
Никаких моих оправданий Дрор слушать не желает и поскорее выпроваживает меня из кабинета, потому что, как я подозреваю, его брань – скорее вынужденная мера, а вовсе не желанье наказать нерадивого подчинённого за допущенные промахи. Может, в душе он и на моей стороне, но показывать этого, ясное дело, ни за что не станет. Ну и хорошо, решаю я, ход его мыслей мне понятен, поэтому выхожу в коридор в нормальном расположении духа и незамедлительно топаю в Лёхины владения. Взбучки взбучками, а работу никто не отменял.
Штрудель и трое его оперов тоскливо сидят за своими столами, перед каждым из них по ноутбуку с бегущими кадрами съёмок с виллы Тавризи, а жалюзи на окнах наполовину прикрыты, чтобы в помещении было поменьше света. В углу натужно скрипит принтер, время от времени выплёвывая листы с увеличенными фотографиями участников перестрелки.
– Ну, и как перепись бандитского населения? Продвигается? – интересуюсь бодро.
– Выявили с десяток неизвестных нам клиентов из розенталевской банды, – отзывается Лёха, не отрываясь от экрана, – но среди них нет ни одного хотя бы отдалённо напоминающего нынешнего предводителя. Передадим портреты этих деятелей в отдел по борьбе с наркотиками, там пускай их и разрабатывают дальше. Стараемся для кого-то, кто себе галочку потом поставит.
– Хочешь сказать, что новый предводитель шайки в бойне не участвовал?
– Почти уверен. Никто под наше описание не подходит.
– А татуированный «скорпион» на руке?
– Какое там! Я же тебе говорил, что скупердяй Тавризи поставил камеры не самого лучшего качества. Видимо, не опасался, что на него кто-то способен напасть. С такой чёткостью не только лицо, но и пол человечка не всегда различишь…
Некоторое время наблюдаю вместе с пыхтящим от жары и натуги Лёхой мелькающие кадры съёмок, потом присаживаюсь напротив, подперев лицо ладонями:
– Как думаешь, может быть, его вообще во время нападения не было?
– Это лишь в израильской армии у командиров нет команды «Вперёд», а только команда «За мной». Бравые бандюки ходят в атаки по другим командам.
– Не сомневаюсь… И куда же он тогда мог запропаститься? Наверняка не отсиживался где-то в погребе, а был неподалеку. Кстати, у вас должен быть план виллы Тавризи, покажи-ка. А лучше распечатай на листе.
Лёха вопросительно глядит на меня, но ничего не говорит, лишь отыскивает в компьютере файл с планом, и уже через несколько секунд вытаскивает из принтера распечатку. Раскладываю её на столе и тянусь за фломастером:
– Давай расставим на ней все видеокамеры и посмотрим секторы их охвата.
– Что это нам даст?
– Наверняка этот новый предводитель не такой простак и тоже изучил зоны обзора и слепые зоны. Догадаться, что после бойни будет вестись полицейское расследование, большого ума не надо, и если уж нет возможности все многочисленные камеры вывести из строя, то, как ты думаешь, что он предпринял, чтобы не попасть в объектив?
– Догадываюсь, – Лёха облегчённо вздыхает. – Он наблюдал за разворачивающимся побоищем со стороны, но место выбрал такое, чтобы не засветиться на камере.
– Вот и я о том. Давай, Шишкин, наноси медведей…
Через пятнадцать минут более или менее полная картина обзора у нас уже вырисовывается. Со всех сторон, где здание обступают узкие тенистые улочки, охват стопроцентный. Видимо, Тавризи всё-таки опасался, что именно в этих плохо просматриваемых уголках могут притаиться потенциальные киллеры. Площадка перед фасадом тоже практически полностью снимается, вот только с левой стороны на угловой стойке высокого забора одна из камер перекошена и развёрнута книзу. Может, кто-то предварительно запустил по ней камнем. В результате узкий сектор дороги и часть ограды дома напротив оказались не охваченными.
– Поехали посмотрим? – предлагаю Лёхе. – Вдруг какие-то сюрпризы именно там для нас и остались.
Вилла Тавризи сейчас опечатана, а окна прикрыты глухими ставнями. Выжившие после перестрелки члены семьи хозяина перебрались отсюда в другое, более безопасное место, и теперь здесь оставался только охранник, нанятый в частной компании. Поставить своего человека они уже не решились.
– Скажи-ка, приятель, – интересуется у него Лёха, – за это время тут никто не появлялся? Никто ни о чём не спрашивал?