Чудес не бывает
Шрифт:
Как она вылезла девушка так и не поняла.
Откатилась на твердое место и уставилась в солнце, что проглядывало сквозь облака.
Она ничего не чувствовала и не понимала — отупение и пустота накрыли ее как болотная жижа, с головой, и только боль во всем теле давала знать, что оно еще живо.
Сутки, вторые она шла по болоту, не зная как выбраться, куда двигается. Замерзала по ночам, скрючиваясь, как тритон перед спячкой от боли и голода, и вновь шла.
Потом ползла, уже не помня даже своего имени и, кажется, умерла.
Свет погас, желания погибли, мыслей не осталось.
Ее спасла нищенка живущая с краю болот, которые, оказалось, тянулись на сотню миль. Женщина была стара, худа и грязна и первое, что подумала Исвильда открыв глаза — она попала в ад.
Но демон оказался ангелом и стойко выхаживал девушку, пичкая отварами, растирая онемевшее тело, врачуя многочисленные раны и гнойные нарывы. Всю зиму Исвильда плавала меж сном больше схожим с бредовым кошмаром, в котором на их замок нападают звери и рвут Максимильяна, мать, отца, слуг, гонят ее по болоту, рвут одежды и плоть; и реальностью, в которой покрытая пожухлой листвой земля, кривые стволы деревьев, покосившаяся холодная сарайка и женщина, укутанная в рваную шаль, подающая девушке в глиняной, черной от времени и использования миске, варево с противным запахом.
Они почти не разговаривали с ней. Исвильда не понимала, что женщина ни видение, ни продолжение кошмара, не верила, что та существует на яву. Она часами сидела на старом пне у сарайки, обнимая плечи, и смотрела на листву, укрывшую холмик, за которыми болота, в которых умерла Исвильда Де Ли, избалованная девчонка, что отжив пятнадцать лет ничего не приобрела, зато все потеряла.
Порой женщина гладила ее по голове, обнимала, укачивая как ребенка, и что-то говорила, но девушка не слышала, не понимала что. Мир в голове перевернулся и разбился на осколки которые никак не складывались воедино и, словно куски той ночной рубахи, изодранной в клочья во время погони, залатанной доброй женщиной, пришли в негодность, поблекли и одряхлели, путая Исвильду в воспоминаниях: было ли? Не было?
К весне она была уверена что живет на болоте вечность и никогда не была знатной дворянкой, наследницей рода Де Ли. Но женщина положила перед ней узелок, что нашла в лесу далеко от замка. И туда она тоже сходила, пропав на пару дней, в которых Исвильда не особо заметила ее отсутствие.
— Не надо тебе туда, — сказала тихо, глядя, как иссохшая рука девушки медленно перебирает драгоценности из узелка. — Пустошь. Опаленные стены и вороны. Ничего и никого не осталось, только кладбище у самых стен. Кресты, кресты… Теперь эти земли принадлежат королю. Кто знает, не он ли виновник злодеяния? Забудь кто ты, иначе убьют.
— Я Де Ли, — прошептали отвыкшие что-то говорить губы.
— Ты никто, — вздохнула женщина. — Ты погибла и похоронена вместе с родными у ворот замка. Кто-то уже положил эти цветы на твою могилку.
Протянула засохшую ромашку.
И до Исвильды вдруг дошло, что она права — она никто, ее нет, как нет той чудесной женщины, что была ее матерью и носила это жемчужное ожерелье, целовала на ночь дочь и сына, гладила их теплой ласковой ладонью. Как нет отца, строгого, но умного и благородного человека, который по праву считался одним из лучших воинов и защитников чести в округе и был награжден клинком с именным вензелем, выгравированным лично ему за заслуги перед королевством. Нет маленького проказника Максимильяна, любившего гонять голубей и трясти яблони в саду вместе с деревенскими мальчишками.
Он погиб, как погибли все Де Ли, не струсив, не предав, и лишь она бежала как последний трус, бросив родные стены, слуг и родных на смерть.
Исвильда разрыдалась. Слезы лились и лились, плачь, перешел в истерику и длился сутки…
— Малыш? — тихо позвал обеспокоенный Оррик видя, что девушка побледнела и смотрит перед собой остекленевшими глазами.
Исвильда очнулась, с минуту смотрела на него и спросила:
— Вы любите ромашки, мессир?
Мужчина нахмурился: странный вопрос.
— Любит, — заверил Гарт с мрачным видом. — На могилку одной девушки он водрузил целую охапку этого сена, а потом, пил как лесник и косил мечом деревья. До сих пор для меня загадка — что он хотел?… Но мы о другом говорили — о вашей подружке, мессир Исай.
— Ее убили. Она жила на болоте и никого не трогала, но по весне в деревне начался падеж скота и люди решили, что это ее рук дело. Пришла толпа с вилами и избила ее, а потом вздернула на суку… Ее вина была лишь в том, что она сторонилась людей, немало испытав от них…
— А падеж прекратился?
— Не знаю, — мне пришлось уйти…
Перед Исвильдой словно стеной тумана встали гневные озлобленные лица крестьян, что тащили женщину спасшую ее, к дереву на котором болталась веревка, а Исвильду били, пинали и гнали прочь, считая помощницей ведьмы.
Странно, что не вздернули рядом, а может, хотели насытиться не только видом мертвеца, но и крови?…
— Странную вы завели себе подружку. Это она вам про рожки и копыта рассказывала? Забавно же вы время проводили, — ухмыльнулся Гарт, но, увидев полный скорби взгляд мальчика, потерял задор и желание насмехаться. — Прости, — бросил, искренне пожалев, что неволь разбередил рану парня. Чтобы там не было, а вести себя как свинья ему никто права не давал.
— Ничего, — тихо ответила Исвильда.
Оррик зло уставился на друга, жалея, что Гарт друг и его не придушишь за то что он причинил боль девушке.
— Больше не лезь со своими расспросами!
— Я не хотел, — с раскаяньем заверил тот, успокаивая Орри.
— Проверь лучше все ли на месте, — приказал ему Даган и Фогин послушно развернул коня.
Оррик с сочувствием посмотрел на девушку и нерешительно протянул к ней ладонь, накрыл, ее руку. Он боялся оскорбить Исвильду прикосновением, и не мог отказать себе в удовольствии почувствовать тепло ее кожи под пальцами.
— Как звали твою спасительницу? Я должен заказать молебен за ее светлую душу.
— Не знаю, Орри. Я полгода провела в горячке и не спрашивала, как зовут ту, что выхаживает меня… Я самая большая грешница.
— Не говори так. Это не правда. Ты была ребенком…
— Максимильян тоже. Ему было всего восемь лет, когда он погиб как воин, защищая свой дом!… А я бежала, — отвернулась с трудом сдерживая слезы.
— Ну, же, девочка, не плачь. Умоляю! — сжал ее руку, скорбя и сопереживая ее горю. — За каждым из нас водятся грешки и нелицеприятные поступки. Жизнь груба и грязна. Мы живем в мире, где нет святости, чему удивляться, если сами уподобляемся грязи? Но тебя это не касается, ты чиста. Как была чистым невинным ребенком, таким и осталась. Господь не зря спас тебя… Это меня нужно было забрать, — бросил глухо, каясь в своем проступке. — Твой брат просил меня присмотреть за вами, но умирал мой дед и я направился не к вам, а домой, решив позже навестить вашу семью…