Чудеса Индии
Шрифт:
Ибн Лакис рассказывал мне, что между Табиа и островом Гайлами[200] лежит небольшое море, по названию Сафиу; чтобы проплыть его в длину, требуется шесть дней. Проходя по этому морю, корабль должен держаться глубины в тридцать маховых сажен: на двадцати саженях глубины он непременно пойдет ко дну, потому что в этом море очень топкий ил; этот ил засасывает суда, и мало кому удается спастись.
Остров Серендиб, называемый также Сехиланом, — это один из тех островов, которым нет подобных в море и которые заслуживают описания. Он имеет сто фарсахов в длину и около трехсот в окружности. У берегов его добывается очень хороший жемчуг, только мелкий; попадаются и крупные жемчужины, но они худшего качества. В Серендибе есть неприступная гора: это гора яхонтов и алмазов; на нее, говорят, спустился Адам — да будет мир ему! Там остался след
Слышал я про некоего басрийца, жившего в средней части улицы Корейшитов, что однажды он выехал из Басры в Забедж или в соседние с ним страны...[204] благополучно добрался до какого-то острова.
«Я поднялся на берег, — рассказывал путешественник, — влез на высокое дерево и провел всю ночь, скрываясь в его листве. На следующее утро я увидел, что к берегу подошло стадо овец числом приблизительно в двести голов, причем каждая овца была ростом с теленка. Их гнал человек, подобного которому я никогда не видывал: такой он был громадный, высокий, толстый и такой безобразный на вид. Пригнав свое стадо ударами палки, он уселся на берегу моря; овцы же стали пастись под деревьями. Немного погодя, великан бросился ничком на землю, заснул и проспал до самого полдня, затем он встал, кинулся в море, выкупался и вышел на берег. При этом дикарь был совершенно гол. Единственной одеждой ему служил какой-то лист, похожий на лист банана, но более широкий, висевший у него на поясе в виде передника. Выкупавшись, он подошел к одной из овец, схватил ее за ногу, взял в рот ее сосок и принялся сосать молоко, пока не высосал все до последней капли. Так великан поступил со многими другими овцами; а потом растянулся на спине под тенью дерева и стал внимательно смотреть на ветки.
Как раз в это время на дерево, где я сидел, опустилась какая-то птица. Великан поднял тяжелый камень и бросил его без промаху; птица стала падать и наконец застряла между ветвями около меня. Знаком руки дикарь приказал мне слезть; я поспешил повиноваться, хотя совсем ослабел и был наполовину мертв от голода и страха. Великан бросил птицу оземь — а весила она, по-моему, около ста ратлей, — ощипал ее живьем, пока она еще билась, и раздробил ей голову камнем весом двадцать ратлей. Потом он тем же камнем рассек добычу на части, разгрыз, ее зубами и сожрал всю до костей, точно дикий зверь. Когда солнце начало бледнеть, пастух встал, созвал своих овец диким воплем, взял также и меня и, вооружившись палкой, погнал стадо с берега в глубь острова. Сначала он привел нас к заливу с пресной водой, где напоил овец и напился сам; и я также пил, хотя был уверен в неминуемой гибели. Потом великан погнал все стадо дальше и наконец привел нас в какое-то место. Там была ограда из крест-накрест расположенных бревен; в ней было устроено подобие двери.
Я вошел вместе с овцами и увидел посреди огороженной площади нечто вроде ткацкого станка, лежавшего на высоких деревянных брусьях, локтей на двадцать от земли. Это сооружение походило на дом. Великан первым делом схватил овцу, одну из самых малых и тощих в стаде, и раздробил ей голову камнем. Затем он развел костер, руками и зубами, точно дикий зверь, разодрал животное на части и куски мяса побросал в огонь вместе с кожей и шерстью, а внутренности сожрал сырыми. После этого дикарь опять подошел к овцам и стал сосать молоко то у одной, то у другой. Выпив в огромном количестве молока, он выбрал одну из самых крупных овец, обхватил ее руками поперек тела и соединился с ней, не обращая внимания на ее крики. Сделав то же самое с другой овцой, великан полез наверх, что-то выпил и тут же заснул, храпя при этом, как бык.
В полночь я потихоньку дополз до потухшего костра и постарался выбрать оттуда остатки мяса. Я поел ровно столько, чтобы поддержать в себе дыхание жизни, и при этом все время боялся, что нечаянно спугну
В то время я весь был покрыт волосами. Должно быть, мой вид внушал дикарю отвращение, потому-то он и не торопился меня съесть. Десять дней я провел у него точно таким же образом. Каждый день мой хозяин делал одно и то же: он непременно ловил одну или двух птиц, и если насыщался ими, то не трогал овец, если же не мог насытиться, — съедал еще и овцу. Я помогал дикарю разводить огонь и таскать дрова и всячески ему прислуживал, в то же время придумывая способ сбежать от него. Так продолжалось два месяца; к концу этого времени я успел поправиться и понял по довольному лицу моего хозяина, что он собирается меня съесть.
Великан, между прочим, собирал с деревьев острова особого рода плоды, гноил их в воде, процеживал эту воду и выпивал ее, а потом всю ночь бывал пьян до бесчувствия. На том же острове я видел птиц размером с буйволов и слонов или около этого; некоторые из них пожирали овец. Из страха перед этими птицами дикарь ночевал со своим скотом в огороженном месте, его жилище находилось среди больших деревьев, а под ними он устроил нечто вроде укрепленного погреба; птицы не спускались туда, боясь застрять между деревьями. Однажды ночью, когда мой хозяин напился пьян и заснул, я влез на дерево, пригнул к земле одну из его ветвей и очутился по другую сторону частокола. Затем я пошел вперед, направляясь к равнине, которую видел с вершины этого дерева. Я продолжал идти всю ночь, а утром, мучимый страхом, взобрался на большое дерево. Со мной была дубина, приготовленная нарочно для того, чтобы ударить великана по голове, если бы он попытался до меня добраться: либо я отогнал бы его, либо он убил бы меня — ведь смерти все равно никто не избежит. Весь день я просидел на дереве и не видел дикаря. Вечером я съел кусок мяса, который взял с собой, и всю ночь продолжал идти.
Утром я очутился на равнине, где росли тут и там деревья. Я шел и никого не видел кругом, кроме змей, птиц и незнакомых мне зверей. Я нашел пресную воду и на время остался около источника, собирая бананы и плоды, которые ел, запивая водой. По долине кружили птицы. Наметив себе одну из них, я приготовил веревку из древесной коры и внимательно следил за птицей, пока она не спустилась пастись. Тогда я подкрался к ней и привязал себя к ее ноге; а птица, занятая едой, не заметила меня. Кончив есть, она напилась воды и взлетела ввысь, описывая в воздухе круг, так что я увидел море. Я мужественно приготовился к любой смерти. Птица опустилась на одну из гор этого острова. Я отвязал себя от ее лап и, хотя был очень слаб, поплелся прочь из страха перед ней. Спустившись с горы, я целую ночь прятался на дереве. Утром я увидел дым и, зная, что дым указывает на присутствие людей, направился в ту сторону.
Идти пришлось недолго; вскоре мне навстречу вышла небольшая кучка людей. Люди эти обратились ко мне на незнакомом мне наречии, отвели меня в село и заперли в доме, где, кроме меня, было еще восемь человек. Они спросили меня, как я сюда попал; я рассказал о своих приключениях и в свою очередь задал им тот же вопрос. Оказалось, что они моряки с корабля, плывшего из Сенфа в Забедж. В пути их застигла буря; около двадцати человек спаслось на лодке и попало на этот остров. Там их захватили жители села, поделили между собой и некоторых уже успели съесть. Я понял, что даже пребывание у пастуха не было так ужасно, как мое теперешнее положение, но пример моих товарищей утешал меня: если бы даже мне и предстояло быть съеденным, смерть в их обществе показалась бы легкой. Мы все утешались тем, что горе у нас общее.
На следующий день нам принесли зерен сезама[205] или похожих на него, бананов, масла и меда. “Мы питаемся этим с тех пор, как попали сюда”, — пояснили мои товарищи. Мы поели ровно столько, чтобы поддержать в себе искру жизни. Потом людоеды снова вернулись, осмотрели нас, выбрали самого упитанного и вывели на середину дома. Мы простились с ним и успели дать друг другу предсмертные поручения. Людоеды с ног до головы натерли его маслом, заставили два часа просидеть на солнце, а затем закололи несчастного и на наших глазах разрезали его на куски. Часть его мяса зажарили, часть сварили, а часть посолили и съели сырым. Затем наши хозяева напились пьяными и тут же заснули.