Чудеса происходят вовремя

Александропулос Мицос

...А в это самое время Эриэта с портфелем под мышкой проскользнул в вагон первого класса утреннего афинского поезда и вошел в свободное купе. Отодвинув занавеску, Эриэта с беспокойством следил за тем, что происходит на вокзале и на улице, ведущей к вокзалу. Все было спокойно. Наконец в дверях вокзала показался старик начальник с тремя золотыми нашивками на рукаве. Он посмотрел направо, потом налево. Снова направо, опять налево. Медленно поднес ко рту свисток и зажал его губами. «Ну свисти же, свисти, пресвятая богородица!» — перекрестился фигурист и поцеловал свой амулет.

Старик засвистел. Поезд тронулся и, точно по глади вод, плавно, бесшумно заскользил по рельсам. «Чуф!» —

раздался наконец голос паровоза. «Поехали! Попробуйте теперь догнать!» — обрадовался молодой фигурист и вскочил на ноги. Он снова вынул икону богородицы, поцеловал ее и, бережно удерживая в сложенных ладонях, протанцевал с ней, как с дамой, несколько невероятных па, пока не открылась дверь и не вошел кондуктор.

— Никак не найду билет, наверно обронил, — сказал фигурист. — На вот, держи, в обиде не будешь!

Глава вторая

Филипп возвращался от номарха с пустыми руками, так и не добившись ничего определенного. Господин номарх по-прежнему разыгрывал спектакли, но теперь уже эта тактика не могла обезоружить Филиппа, он и сам понимал, что его акции повысились. Авторитет Филиппа возрос особенно в последнее время, после истории с беднягой Джимом, которого зверски избили Ибрагим и Лингос.

Городок был взбудоражен и возмущен: такие преступления всегда воспринимаются весьма болезненно. К Джиму относились хорошо. Он был услужлив и честен и никогда не ввязывался в драки. Безобидный работяга, он содержал больную старую мать и двух братишек.

По совету Георгиса Дондопулоса Филипп принял живейшее участие в судьбе Джима: на свои средства направил к нему врача, купил лекарства, выдал пособие матери и призвал сограждан в меру их возможностей помочь несчастной женщине. Эти его действия глубоко тронули горожан. Теперь же Филипп хлопотал о наказании виновных.

По настоянию Филиппа полиция арестовала Ибрагима. Однако у Ибрагима было алиби. Свидетели показали, что в ту ночь он лежал дома с температурой сорок и квартирная хозяйка ставила ему банки. Кроме того, Ибрагим высказал свою версию: Джима избил фигурист, когда они делили деньги. Полиция отпустила Ибрагима, Филипп заявил протест номарху, судебным властям и полицейскому управлению нома. Однако в защиту Ибрагима тайно действовал его патрон Тасис Калиманис, и таким образом эпизод, который, казалось бы, не имел никакого отношения к политике, перерос в весьма острую политическую схватку. Вокруг дела Ибрагима разыгрались страсти, вызвавшие отклики даже в афинских газетах. Неприятно для Филиппа было только то, что на стороне Джима и против молодчиков Тасиса Калиманиса выступила также и коммунистическая газета «Ризоспастис», и таким образом Филипп вроде бы оказывался союзником коммунистов.

Однажды по телефону муниципалитета из Афин Филиппу позвонил его дядя-генерал.

— Скажи, какой тебе резон вступаться за этого босяка? — начал генерал без всяких предисловий.

— Я уже объяснял тебе, дядя, что мою позицию поддерживает возмущенное общественное мнение всего города.

— Общественное мнение! — взорвался генерал. — Плевать мне на твое общественное мнение! Ты лучше вот что скажи: «Ризоспастис» тоже выражает ваше общественное мнение? Сегодня министр вместо приветствия протянул мне газету и показал, что пишет про ваши дела «Ризоспастис». Племянник, предупреждаю тебя: смотри, к у д а с т у п а е ш ь...

Теперь настала очередь Филиппа возмутиться и повысить голос.

— И ты говоришь это мне, который борется с ними здесь, на передней линии огня? Ничего, ровным счетом ничего не случилось бы, если бы не злонамеренное поведение господина номарха, погрязшего с головой в «порочном политиканстве»!

Филипп

знал, какие знамена следовало развернуть сегодня. Дней десять назад по телефону дядя сам в который раз говорил ему о «порочном политиканстве» и намекал на близкие перемены. Теперь генерал воспринял слова племянника как намек на то, что его прогнозы еще не сбылись.

— Погоди, погоди, списки уже готовы. Вчера мы обедали с Теодоросом в Гекали. Нынешних номархов снимут, а на их места посадят проверенные национальные кадры... Потерпи...

— Да, но время не терпит...

— По телефону я больше ничего сказать не могу. Время т р е б у е т о т н а с о т в а г и. Сегодня я обедаю с генералом.

Кто этот генерал, Филипп не знал, генералы объявлялись теперь всюду. Друга своего Скилакиса дядя звал не «генералом», а просто «Теодоросом». И премьера, с которым часто обедал, он называл обычно «председателем». Скорее всего, этот генерал — или новый номарх, который приедет на место нынешнего, или какое-нибудь другое важное официальное лицо.

Появление на горизонте дяди-генерала было для Филиппа божьим даром. Они состояли в дальнем родстве. Филипп даже не знал, в каком именно. После неудавшегося переворота 1923 года генерал надолго исчез с политической арены. Вместе с Метаксасом он бежал через Патры то ли на шведском, то ли на норвежском корабле. Несколько лет спустя из Афин пришло письмо, в котором генерал рекомендовал Филиппу подписаться на газету «Государство», которую тот издавал со своим другом полковником Скилакисом. Вместе с письмом он послал племяннику несколько номеров газеты. Филипп отправил в Афины деньги на подписку, но ни одного номера больше не получил. Позднее он узнал, что дядя опять уехал на родину своей жены, в Финляндию. И вот теперь, когда в жизни Филиппа происходили столь серьезные события, генерал объявился снова. Как видно, он навел о племяннике справки и, позвонив ему однажды ночью, в течение часа внушал, что Филипп должен готовиться к участию в крайне важных для нации событиях, которые будут иметь место через некоторое (отнюдь не отдаленное, как сказал генерал) время и окончательно сотрут с лица греческой земли двух самых опасных врагов — порочное политиканство и алчный коммунизм. «Чтоб и следа от них не осталось!» — закончил генерал их первый разговор по телефону и примерно то же самое повторял потом всякий раз, когда звонил племяннику из Афин.

Да, назревало радикальное решение: это было ясно и без генерала. Крупные политические деятели умирали («Из страха перед историей», — комментировал генерал), политические партии вели тайные и явные торги, рабочие по всей стране роптали и бастовали. Официальные власти сидели на действующем вулкане, Филипп видел это на примере номарха. Номарх все еще разыгрывал спектакли, но если раньше он играл в свое удовольствие, то сейчас — по инерции; просто иначе он уже не мог. Речи его были бессвязными, мысли путались — одна противоречила другой. «Еще немного, и мы тебя вылечим», — думал Филипп, который уже не принимал номарха всерьез и позволял себе настойчивый, требовательный тон, тем более что история с бандитами — подручными Калиманиса давала ему возможность прижать номарха к стене.

И все же последняя поездка в центр нома встревожила Филиппа не на шутку. В номархии он встретил Тасиса Калиманиса, заходившего в кабинеты так же свободно, как в свои изюмные склады, и называвшего чиновников по именам, да еще с уменьшительными суффиксами — Дионисакис, Василакис и т. д. Еще больше обеспокоил Филиппа разговор с генералом. Филипп специально позвонил ему не из дома, а отсюда, из центра нома.

— Куда ты пропал, со вчерашнего дня не могу до тебя дозвониться! — обрушился на него генерал.