Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего
Шрифт:
Но уже началась работа сына с Комаром. Возник соц-арт… А потом – Бульдозерная выставка.
Жил Алик до поры до времени дома – но «отдельной» жизнью. Появилась и Катя Арнольд…
Теперь понимаю, что в нашей семье мой муж и я по отношению к Алику исполняли разные функции: я – жена – должна была отвечать за материальное благополучие сына; отец – помогать Алику в его духовных запросах, в творчестве. Для меня это творчество (со-царт) было делом опасным для жизни, для Д. Е. – чем-то священным, и притом главным, хотя всю опасность политических задумок K&M [10] он понимал лучше меня. Но, видимо, не хотел об этом думать.
10
Виталий
Я часто возмущалась тем, что муж совершенно не интересуется материальными делами сына: есть ли у него деньги на жизнь. Особенно меня это сердило, когда у Алика появилась собственная семья и маленький ребенок. Теперь думаю, что Д. Е. настолько надеялся на меня, доверял мне, что вообще не хотел размышлять на эту тему.
Итак, я отвечала за материальное положение сына, а Д. Е. – за его творчество.
В жизни каждого советского человека главным был «квартирный вопрос», особенно это касалось художников – им нужно было помещение для работы. И МОСХ, аналог нашего московского отделения Союза писателей, давал московским художникам мастерскую для работы. Но кто же станет принимать опального художника Алика в МОСХ? То же самое относилось и к соавтору сына Виталию Комару. Правда, до поры до времени ему предоставлял свою мастерскую отец его жены Иры Дегтяревой, тоже художник. И в этой мастерской Комар с Меламидом устроили перформанс «Рай». «Рай» посещали молодые ребята со всей Москвы. Естественно, этот «Рай» стал последней каплей, переполнившей чашу терпения Дегтярева. Ирочка развелась с Комаром, и помещения для работы не стало.
Таким образом, мне предстояло не только предоставить семье Алика сносную квартиру, но и предусмотреть в ней отдельную комнату для Алика – Виталика. Отец Алика, разумеется, палец о палец не ударил, чтобы помочь в квартирных делах. Однако уже после того, как два с половиной года спустя Алик с семьей эмигрировал, а его квартиру, где и была эта самая большая комната-мастерская, государство отобрало, Д. Е. ни разу не упрекнул меня в том, что я пожертвовала для обмена нашей, казавшейся тогда роскошной, стометровой квартирой, ни разу не посетовал, что я, в сущности, совершенно напрасно потратила уйму сил и денег.
Пока я занималась обменом, он занимался более важными делами – творчеством К&М. Думаю, что отцовская вера в искусство сына очень помогала Алику и Комару. Конечно, среди участников Бульдозерной выставки были и вполне взрослые люди, например, художник Рабин, но вряд ли тот обладал таким интеллектуальным кругозором, как Д. Е.
Впрочем, и чисто животный отцовский страх за любимого детеныша иногда просыпался в Д. Е. Однажды сын пропал: ушел от своего приятеля часов в одиннадцать вечера, а вернулся домой только на следующее утро – загулял с будущей женой Катей, которая под каким-то предлогом приехала в Москву из Эстонии, где отдыхала с семьей. Д. Е. тогда первый забил тревогу и поднял на ноги всю московскую милицию.
Некоторые мудрые родители, когда я вспоминаю эту историю, уверяют, что наши волнения были смешны: мол, взрослые парни, могут, не докладывая родителям, не ночевать дома, и упрекают меня в том, что я уже тогда перестала жить в современном мире. Мол, на Западе уже давно отпускают своих отпрысков в возрасте восемнадцати лет на все четыре стороны.
Возможно, это так. Но и на Западе, как у нас, люди не знают, каким образом надо воспитывать детей, и там свои, зачастую общие с нашими, проблемы: страх перед неизлечимыми болезнями, наркотиками… Большие города, как у нас, так и на Западе, никогда не станут в этом смысле безопасными – поэтому бояться надо!
Уже после отъезда Алика в эмиграциюя я выяснила, что Д. Е. бывал на всех серьезных акциях сына. Он привез картины К&М на нашей машине к пустырю в Беляеве, где проходила так называемая Бульдозерная выставка, и стоял там среди иностранных журналистов – давал им свои пояснения. А ведь встречи с иностранцами без специального разрешения гэбухи грозили пребыванию Д. Е. в КПСС и, соответственно, его работе в институте.
Присутствовал Д.Е. и на перформансе в Аликиной однокомнатной квартирке, возникшей в процессе обмена. Алик использовал ее как мастерскую и устроил там перформанс. И вот целая армада милиционеров захватила мастерскую. К счастью, к происходящему сразу подключился Некрич (он жил в том же подъезде, где была мастерская K&M), а потом и Д. Е. Когда я там появилась, вопрос был улажен. Я, правда, подняла крик, сказала, что не пущу Алика (хозяина квартиры) в милицейский участок. В то время, в 1970-е, ходил слух, будто в милиции диссидентам одним ударом в спину отбивают почки.
На так называемые квартирные выставки Д. Е., по-моему, и не звали – впрочем, точно не знаю.
Не помню, когда Меламид-младший сообщил нам с Д. Е., что намерен подать документы на эмиграцию – без нашего согласия это невозможно было сделать. Разрешение на отъезд должны были дать я, мать Алика, отец Алика, а Комару – его мать Софья Владимировна. А со стороны Кати – ее мама Нина Александровна, которая вообще не работала в штате, то есть ей отъезд дочери ничем не грозил.
Я была членом Союза писателей – сугубо идеологической организации, но у которой и без меня рот был полон хлопот: писатели в ту пору сильно диссидентствовали.
Мать Комара тоже могла избежать больших неприятностей. Эта энергичная дама, пламенная партийка, работала юристом в сфере торговли, где на вес золота ценились особые качества: знание тонкостей, хитростей торговли при социалистической системе, а также личная честность. Все тонкости-хитрости Софья Владимировна, видимо, знала и при этом была безусловно честным человеком.
Единственным, кому отъезд сына грозил опасными последствиями, был Д. Е.: его могли запросто и рассекретить, и исключить из партии, и уволить с работы, да и лишить права на профессию историка-международника.
В своей мемуарной книге «Косой дождь» я написала: мол, тот факт, что Д. Е. не подвергся особым репрессиям, можно сказать, легко отделался, надо приписать исключительно порядочности директора его института Н. Н. Иноземцева. Не умаляя заслуг Иноземцева, уверена, что он согласовал свою позицию с другими академиками-международниками, а также кое с кем из отдела науки ЦК. Видимо, синклитом партийных мудрецов-ученых было принято мудрое решение: трактовать отъезд Меламида-младшего как дурацкую эскападу плохо воспитанного недоросля, который сдуру захотел променять «социалистический рай» на «капиталистический ад».
К счастью, после подачи документов Алик и Комар довольно быстро получили разрешение на отъезд. А ведь нередко гэбэшники, следуя своим инстинктам садистов, годами мариновали бедолаг, подавших документы на выезд, не говорили им ни да ни нет. Людей увольняли с работы, они мыкались без дела, без денег, гибли их судьбы, их браки. И таких несчастных насчитывалось немало.
Не помню, были ли у меня на эту тему разговоры с мужем. Но зато помню, что мы оба в предотъездные дни, позабыв свои дела, былые распри и обиды, неотлучно были с Аликом и его женой. С утра заезжали за ними на нашем «Москвиче» и целый день мотались по их эмигрантским делам. Кормили ребят иногда в центре, в кафетериях, иногда недалеко от дома в ресторане «Черемушки» – был тогда такой у метро «Академическая».