Чудесные каникулы
Шрифт:
— Ага! Значит, я хорошо выбрал наказание! — торжествующе воскликнул Теофил Спиридонович, но тут же замолчал, вспомнив, что фактически теперь наказаны все, не один Миликэ.
Появился Тинел.
— Ну что?
— Где он?
— Что с ним?
— На верхней поляне. Возле родника. Разлегся на копне сена. Он меня не видел, по-моему.
— Спит? — удивилась мама.
— Не знаю. Я близко не подходил. Из-за кустов смотрел.
— Еще простудится! Становится прохладно.
— Здесь прохладно, потому что мы у самого Днестра,
— Вернется он, мама, не беспокойся, — попыталась убедить ее Лина. Ей казалось, что она знает брата лучше мамы. — Надоест ему сидеть там одному…
— Ничего ты не понимаешь! — ответила мама в сердцах. Теперь ей было уже недостаточно, чтобы Миликэ вернулся в лагерь. Она хотела, чтобы он понял, что натворил, понял, что мама страдает… И дело вовсе не в том, что ему там тоскливо одному…
Тинел несколько раз сходил туда и назад и каждый раз приносил одну и ту же весть: лежит на копне сена.
— Я что сказал? Он уже никуда не уйдет. Он ждет послов с калачами, — сказал Теофил Спиридонович, уже сердясь. Он понял, что взрыв протеста в душе мальчика уступил место другим чувствам; произошли перемены. Во всяком случае, мысль «я пойду в Кишинев» им уже отвергнута.
«Может быть, ему стало стыдно, а может, он осознал, какие глупости наговорил и чуть не сделал, — думала мама. — Ему, возможно, стыдно вернуться при всех. Легли бы все поскорее, стемнело бы скорей», — все думала мама и сама удивлялась своей слабохарактерности. И не было у нее сил, чтобы скрыть свое душевное состояние.
— Не расстраивайся, — повторила Лина в который раз. — Ну что с ним может случиться? Сидит себе на копне, размышляет! Пусть размышляет на здоровье! Это ему полезно!
Мама не ответила. Спустя некоторое время она сказала:
— Не придет… Я его знаю… — Надежда, что он сразу, как только стемнеет, вернется, пропала.
«Если он не вернется через час, я пойду и скажу ему: — Сейчас же возвращайся, иначе я больше никуда не пойду с тобой», — решил Тинел. Он знал, что без него Миликэ шагу не сделает.
Но мама отправила его спать раньше обычного, и Тинел, натягивая одеяло до подбородка, говорил себе: «Пусть еще немножко стемнеет, я пойду… Лишь бы никто меня не учуял… Пойду и скажу ему…» — и уснул.
Совсем стемнело.
— Ребята, спать, — сказала Валентина Александровна. Ее слова были адресованы всем, в том числе и Лине. — Завтра утром на работу, как-никак. — Она надеялась, что если в лагере погаснет фонарь и наступила тишина, явится Миликэ… Может быть, он уже ждет с нетерпением, пока все угомонятся, уснут в лагере…
Миликэ очутился один на краю поляны. Посмотрел назад. Снизу, из ложбинки, до него доносились голоса оставшихся. Слов было не разобрать, он угадывал только интонации: мамин голос — встревоженный, Теофила Спиридоновича — полный возмущения, остальные голоса были гневные, сердитые, некоторый даже испуганные. Так ему показалось.
— Ага! Испугались! Так им и надо! — обрадовался Миликэ. И решил пересечь поляну. — Выйду к шоссе на гребне холма, возле села Воловица, подниму руку, остановлю какую-нибудь машину — и пошел-поехал. До дому, до хаты. Позвоню…
Миликэ остановился. Он представил себе, как отец открывает ему дверь и тотчас с удивлением спрашивает:
— Почему один? А где мама? Лина? Тинел? Почему приехал в трусиках? Ночью?
Придется рассказать ему все. Все-все.
Эх! Папа — судья куда более строгий, чем Теофил Спиридонович. Он скажет:
— Один день наказания? Целое лето! Останешься дома на все лето. Хочешь иметь все права, а чтобы у кого-то были одни обязанности? Нет! Все поровну: и права, и обязанности. Надо было выполнить свой долг, чтобы получить права. И никак иначе. Я пошел на работу, а ты сиди дома один-одинешенек. Ни друзей, никого. Если ты не умеешь жить среди людей по-человечески, живи без людей!..
Миликэ посмотрел на копну сена, возле которой остановился.
Почувствовал, что его охватило сомнение. Что он натворил? Зачем удрал из лагеря? Напугал маму. Отец ничего ему не простит, — ни разгильдяйства в лагере, ни тем более того, что напугал маму своим необдуманным бегством — да, конечно необдуманным, — не простит ему ни за что на свете!
Что делать?
Захотелось вернуться назад. Но прийти с опущенной головой, чтобы над ним смеялись ребята, а Лина улыбалась, измеряя его взглядом с головы до ног? Нет, он не может так вернуться. Надо придумать что-то другое. Он опустился на копну сена, как после тяжелой работы…
У мамы теперь нет ни минуты покоя. Появись он — и все тревоги сразу улетучатся.
А спустя некоторое время мама обязательно скажет ему:
— Ты обнаглел в лесу.
Но Миликэ знает, что в лесу нельзя обнаглеть. Аникуца не даст. Говорит, в городе дети делают, что хотят, ходят по газонам, кричат во все горло. В лесу нельзя. Так и сказала ему два дня назад: «Чего кричишь? Пугаешь тварей лесных. Они приучены к тишине. Ты не в городе…»
Мама добавила бы:
— Устраиваешь сцены Теофилу Спиридоновичу за то, что он тебя наказал? А я тебя не пущу на раскопки три дня подряд! — Или:
— Пять дней будешь сидеть в лагере!
А если мама сказала…
Вспомнился Виорел. Как хотелось тогда мальчику идти с ними в лес! Теперь Виорел перед его глазами: сидит на корточках в траве, ковыряя прутиком землю, и отвечает решительно и непреклонно:
— Нет, не пойду!
И напрасно его уговаривать.
Миликэ почувствовал, что завидует Виорелу. Тот выполнил свой долг и может смотреть в глаза маме, не краснея от стыда…
Миликэ положил руки под затылок и посмотрел и небо… Из лагеря не доносились голоса. То ли молчат, то ли говорят тихо. Обычно в это время взрослые еще не спят…