Чудесный дар
Шрифт:
А потом вспоминается смутный отрезок времени, когда, сдается, меня долго куда-то несли, во всяком случае несли какую-то часть пути. Друг Предводителя, гарнизонный повар, заранее приготовил веревочную лестницу, чтобы мы смогли перебраться через стену возле Западной башни и покинуть крепость.
Нико говорит, что Предводитель дружинников умудрился подняться по колыхавшейся веревочной лестнице со мной на плечах, «словно с мешком картофеля» – так любезно назвал это Нико.
А еще я вспоминаю глаза моей матери, глаза, которым невозможно сказать «нет!»
– Очнись,
Я пошла. А что еще оставалось делать? Наискосок через Дунарк, вниз к Грязному городу, где Роза знала какую-то дыру в стене и дорожку – «устричную тропу», которой жители Грязного города пользовались, когда хотели спуститься вниз с утеса, чтобы насобирать устриц внизу, на песчаных отмелях.
Нико пробормотал, что, дескать, эту тропу используют для другого рода контрабанды, нежели устриц, но все-таки был рад, что «устричная тропа» существует.
Я почувствовала себя куда лучше, когда мы оказались внизу, на песке; мы стояли, вдыхая запах соленой воды, слыша крики чаек, круживших над нашими головами. Нас было десять человек… Двое стражей, которым осмелился довериться Предводитель дружинников, гарнизонный повар, сам Предводитель, Вдова, Мистер Маунус, Нико, моя мама, Роза и я.
– Что будем делать? – спросила матушка, рассматривая свои руки, чтобы не беспокоить остальных своим взглядом.
– Спрячемся в камышах у реки. А когда настанет вечер, придет паром.
– А на паромщика можно положиться?
– Это мой зять, – коротко ответил повар.
– Далеко ли нам еще идти?
– Еще немного, – сказал повар. – Не больше часа.
И мы прошли еще немного!
Я думаю, что у всех остальных глаза были начеку, а ушки на макушке. Нас несколько раз предупреждали, что надо залечь на землю. И вот мы лежали в мокром черном иле, глядя на желто-зеленые стебли камыша до тех пор, пока нам не давали знать, что мы можем снова подниматься. Вообще-то, было почти прекрасно лежать вот так, – во всяком случае, куда лучше, чем идти. Мне только ужасно хотелось пить. Я бы напилась темной морской воды, смешанной с пресной из канала, если б матушка не остановила меня, сказав, что рано или поздно от этого можно заболеть.
– Как ты? – спросила Роза. Между бровей у нее прорезалась озабоченная морщинка.
– Хорошо! – соврала я.
А что мне было еще сказать? Сейчас никто ничего не мог поделать. Матушка присматривала за мной, но даже она не предложила отдохнуть. Это было бы попросту опасно.
Наконец-то мы достигли убежища, о котором шла речь. Заросли камыша здесь поднялись высокие и густые; то был сплошной лес, куда мы могли сползтись со всех сторон. Предводитель дружинников применил свой меч – он срезал немного камыша – и сделал нечто вроде камышового коврика, на котором можно было сидеть и лежать. Камыш чуточку кололся, но все же был не такой мокрый, как тина. Меня непрерывно трясло от холода, хотя послеполуденное солнце по-прежнему сияло на горизонте, излучая тепло, а мелкие черные мушки жужжали и кусались.
– Ну ладно! – сказала мама. – Позволь мне взглянуть на твою руку!
Охотнее всего я бы лежала и лежала, не шевеля укушенной рукой, держа ее в покое, какой только возможен. Ведь она все время болела. Но когда матушка разговаривала в таком тоне, я хорошо знала, что осмотра не избежать. Она осторожно стянула с меня через голову полосатую вязаную кофту Розы, но рана снова кровоточила, и рукав крепко-накрепко приклеился запекшейся кровью. Я стискивала зубы изо всех сил, пока не заболел подбородок, однако слезы все равно лились, пока матушка не сняла рукав с хворой руки. С повязкой было еще хуже, она сбилась, превратившись в лепешку. А когда матушка в конце концов добралась до раны, я уже почти ничего не видела из-за слез.
Матушка долго, не произнося ни слова, смотрела на треугольную рану. Теперь она покрылась красными полосками, а края двух углов воспалились и пожелтели.
– Нельзя ли где-нибудь раздобыть чистой воды? – спросила она.
– Не раньше, чем придет паром, – ответил Предводитель дружинников. – Речная вода наверняка не чиста, а мы не смеем рисковать и разжигать костер, чтобы вскипятить ее.
Матушка ничего больше не спросила. Разорвав нижнюю юбку на полосы, она наложила на руку новую, хоть и не совсем чистую повязку. Вязаная кофта тоже не сияла чистотой, да и, по правде говоря, была просто отвратительна, но ничего другого, чтобы переодеться, у меня не было, и я мерзла, как собачонка.
– Я-то думал, что рана уже затянулась, – смущенно произнес Нико.
– Так оно и было, – сварливо пробормотала я, – пока все подряд не принялись трясти меня за руку.
– Поспи, если сможешь, – сказала мама, держа мою руку в своей.
Точь-в-точь как в те времена, когда мне было семь лет, и я тяжело хворала коклюшем. Но я все же заснула.
Когда я проснулась, вечерняя звезда стояла прямо над камышами, а небо стало с виду мягким, словно бархат, и темно-голубым. Матушки рядом больше не было, однако по одну сторону от меня сидела Роза, а по другую Нико.
– Паром пришел? – спросила я.
– Нет, но им показалось, что он на подходе, – ответил Нико.
Роза сидела повесив голову, будто задремав. Некоторое время было тихо. Я покосилась на Нико, глядевшего на вечернюю звезду с таким видом, словно он надеялся: она что-то расскажет ему.
– Нико?
– Мм?
– Там… на Арсенальном дворе, когда ты ударил мечом Дракана…
– Да, – сухо прервал он меня. – Я вовсе не забыл об этом.
– Ты ударил его плашмя.
– Да!
– А мог бы лезвием. Мог бы убить его! Он не произнес ни слова.
– Нико… после всего, что он натворил… Почему ты не сделал то же самое? Почему не отнял у него жизнь?
С глубоким вздохом он быстро глянул в мою сторону.
– Этого я не знаю, – пробормотал он. – Я просто не смог.
Мы молча сидели, глядя вдвоем на вечернюю звезду. Моя рука дико болела, но после сна я чувствовала себя чуточку бодрее, и у меня меньше кружилась голова.