Чудик
Шрифт:
— А ты мне очень нравишься. С первого взгляда я отметила тебя как необыкновенного парня. Надеюсь, и я тебе нравлюсь. Так что же мешает нам?
— Мешает чему — создать семью?
— Ну уж сразу семью. Ты скажешь. До своей семьи ты не дорос. Еще на папиных харчах.
— Да, ты права, не дорос. К тому же у меня есть девушка. Мы договорились с ней пожениться через два-три года.
— Через два-три года?!
— Да.
— Она хорошенькая?
— Симпатичная. Очень. Для меня — самая лучшая.
— Лучше, чем я? Так ее уведут.
— Она
— Ха-ха! “Верная”! Кто же нынче ждет два-три года, чудик?
— Мы ждем друг друга. Она регентом будет, церковным хором руководить, матушкой готовится стать. Это не каждой по силам. Жены священников имеют много детей, а современные девчата часто лишь о фигуре думают, чтобы быть, как Барби. Ты не дразни меня. Лучше подумай, как раскаяться за свою прошлую жизнь.
— Вот так всегда у меня: как хороший парень, так уже чей-то, — грустно призналась Рая, а потом с вызовом спросила: — А в чем, интересно, мне нужно каяться? Я никому ничего плохого не делала. Ничью семью не разбила, никого на себе не женила, хотя, поверь, могла бы.
— Ты чистоту девичью не сохранила. Это большой грех. Он отзовется на твоих потомках.
— Вот как?
— И ходишь ты порой, обнажив пуп, — это тоже соблазн для ребят. Они мысленно грешат, глядя на тебя, и тебе быть за это в ответе.
— А ты, правда, зануда. Рядом с тобой юная девушка, жаждущая ласк, а ты морали читаешь. Уходи-ка лучше к своей тете.
— Хорошо.
Серафим взял полотенце и пошел.
— И я никого не соблазняла, — крикнула она ему вдогонку. — Меня Лёнька уговорил испытать тебя. Вон, посмотри, они в кустах затаились с фотоаппаратом…
— Ах, вот что… Тогда мне кое-что стало ясно.
— Что тебе ясно? Им плохо оттого, что ты не похож на них! Никто не верит тебе. Считают, что вся твоя вера — сплошная показуха. Никто не верит ни в какие святыни. Их нет! Их придумали!
— Бедняги, — вздохнул Серафим и обернулся, — Неужели они в кустах? Кто же там?
Он шагнул к зарослям. Кустарник зашевелился и зашуршал.
— Да, действительно готовился фоторепортаж с места события, — Серафим посмотрел на Раю: — И ты согласилась? Зачем?
— Для забавы. На память.
— Напрасно, каждый миг нашей жизни уже запечатлен для Страшного суда.
— Какого еще суда?
— Ты что, не знаешь?
— Нет.
— После второго пришествия Господа все предстанут на суд Божий — и мертвые, и живые. И все плохие дела наши, нераскаянные, обнажатся.
— И мой пуп?
Серафим засмеялся:
— И пупик. Так что — успей покаяться, пока Церковь зовет.
В этот момент с другого берега донесся колокольный звон, призывающий к святой службе.
— Не зря сказано: сколько радости на небесах будет об одном грешнике кающемся.
— Ну, покаялся — и что?
— Эти грехи с тебя снимутся, если начнешь новую жизнь.
— Понятно: можно грешить и каяться, грешить и каяться. Ну, не лицемерие ли это?
— Бог же видит наши сердца. Лукавую исповедь Он не принимает.
— Да, тут есть о чем подумать.
— Подумай.
Оставшись одна, Рая какое-то время слушала благовест, а потом, не понимая себя, перекрестилась.
Глава 5
Признание
Тетя Тамара была чем-то обеспокоена, даже подавлена. Серафим прямо спросил ее:
— Что-нибудь случилось?
— Маме Семена все хуже и хуже. Соседки не оставляют ее одну. В эту ночь я с ней буду. Не теряй меня.
— Да-да. А как молиться о ней?
— Имя ее Анастасия. По батюшке Ниловна. Она трудную жизнь прожила. Вот и Семен не простой сынок оказался. В тюрьму угодил. Разве для материнского сердца это легко?
— За что же его посадили?
— Лучше спроси — за кого?
— За кого? — догадываясь, спросил Серафим.
— Да за меня, грешную, — тетя Тамара закрыла лицо рукой и покачала головой.
— Как же так, тетушка?
— Мы с Семеном дружили, но он и курил, и выпивал крепко. Как заговорил о свадьбе, я прямо сказала: пока он пьет и курит, ни о какой семье речи быть не может. Я только пединститут закончила. Меня сюда учительницей направили, в селе культуру поднимать. Вот я себя борцом и чувствовала — все с маху рубила. Он даже пытался обуздать свои привычки, но тут появился соперник из соседнего села. Молодой, интересный. Меня стал обхаживать, сватов обещал прислать. А я ни тому, ни другому согласия не давала. Семен настаивал, чтобы я определенно ответила. Я колебалась. Знаешь, выходить за выпивоху опасно: всю жизнь можно поломать и себе, и детям. Хоть и нравился он мне, но я не решалась. Все тянула, тянула.
Соперник тоже ждать не хотел. За помощью пошел к Комарихе, к колдунье, чтобы она меня к нему приворожила. Комариха ко мне повадилась, что-то испить уговаривала.
Семен, как узнал, ворвался к ней, посадил ее в погреб да на крышку сундук придвинул. Она там сутки просидела, пока соседки не спохватились — куда ведьма исчезла?
Вытащили. Та подала в суд на Семена. Обвинила его еще в какой-то краже. Деревня гудит. Многие меня осуждают. Да и я сама места не находила. Как после этого детишек учить?
Семена забрали. Тому сопернику я сразу отказала: поняла, что никто другой, кроме Семена, мне не нужен. Адрес узнала, написала, что виню себя, что ждать буду и на весь его срок беру обет молчания.
Для деревенских в записке на внезапную нервную болезнь сослалась. На ферму пошла работать. Там молчать можно, буренки и без слов тебя понимают.
— Но почему ты взяла именно обет молчания?
— Чтобы легче было сохранить себя. Тот, кто сватался, мгновенно забыл дорожку к моему дому. Да и соседушки перестали сплетнями донимать. Грешит не только тот, кто праздное говорит, но и кто слушает. Святой Дух тогда покидает тебя. Так старцы учат, да и сама я это заметила.