Чудо Бригиты. Милый, не спеши! Ночью, в дождь...
Шрифт:
– Когда вы с Наурисом и Винартом договорились встретиться?
– Никакой особой договоренности нет. Если кому потребуется, тот и даст знать.
– Позвонит?
– Позвонит или придет. Нет, не Винарт – Наурис.
– Что произойдет, если ты позвонишь домой и не будешь просить разрешения, а просто скажешь: я жив–здоров, не волнуйтесь, но домой сегодня не приду.
– Алп будет рвать и метать и начнет звонить по всем знакомым, чтобы выяснить, где я. Прежде всего профессору, решит, что я где–то вместе с Наурисом. Кроме того, Алп знает, что я никогда не посмею так сказать, и поймет, что случилось что–то особенное. И вообще – я звонить не буду. Я сыт по горло моралями, дома ничего, кроме них, не слышу. Оставьте меня тут внизу в камере или отправьте в тюрьму – мне теперь все равно. Пожалуйста, хватит на сегодня.
Через какое время начнется цепная реакция? Алп позвонит профессору, профессор разбудит Науриса, у Науриса будет причина поспешить к Винарту. Они оба знают Илгониса и именно поэтому, скорее всего, решат: случилось самое худшее, и поторопятся замести следы – начнут прятать, выбрасывать… Кажется, Саша напрасно сидит в сарае, хотя… Может быть, как раз туда оба и устремятся? Но дело в том, что мы должны взять их по одному. Показаний Илгониса Алпа достаточно для того, чтобы задержать Науриса Наркевича, но достаточно ли для доказательства его вины? Кроме того, приходится считаться с тем, что профессор – сильный противник, и ради единственного сына он бросится в какой угодно бой. Ведь один раз он уже это сделал. Значит, опыт имеет. И помощников найдет юридически образованных и хитрых. Как яхтсмены при встречном ветре умеют прийти к цели, так и эти изворотливые люди используют все способы до последнего, всю гуманность наших законов, чтобы выручить своего подзащитного. Они вынудят меня перейти от наступления к обороне. И тогда заговорит тяжелая артиллерия профессора Наркевича – нашей звезды первой величины, – чтобы окончательно выбить меня с занятых позиций. Во всяком случае, они сумеют добиться хотя бы одного – кражей автомобилей оттеснить убийство Грунского на задний план, хотя я могу дать голову на отсечение, что кражи с этим как–то связаны. Краденая машина, в которой ждут, чтобы отвезти… Хлороформ… Связь есть – это точно, и я должен хотя бы нащупать конец ниточки. На это нужно время, а его–то у меня уже нет.
Ивар приносит из буфета тарелку с бутербродами: мы не ели с самого утра. Разделив их по–братски с Илгонисом Алпом, мы закусываем. Он ест очень аккуратно: губы сомкнуты, жует неслышно, не уронив ни крошки.
– Что бы ты сделал, если бы я отпустил тебя домой?
– До утра?
Ивар смотрит на меня с удивлением: мол, думаешь, у тебя шкура дубленая, все выдержит? Ни Спулле, ни Шеф такой шаг не одобрят. Риск может ускорить ход расследования, но может и замедлить его раза в три.
– Может, и дольше, а может, до утра. Сам еще не знаю. Если бы это зависело только от меня, я оставил бы тебя на свободе до суда. Только не питай на этот счет иллюзий – вторично суд условно не приговорит.
– Спасибо за откровенность. Лучше останусь здесь. Мне будет трудно ждать ареста, и от отчаяния я могу наделать глупостей. Боюсь, сам себе не доверяю…
Ивар прав – я чуть было не совершил ошибку. Но, освободив Илгониса, я выиграл бы хоть полдня – ведь не побежал бы он к сообщникам, побоялся бы, что на суде это всплывет и при определении наказания это обязательно учтут. Он прекрасно понимает, что игра проиграна.
Ивар вынимает из шкафа «Орбиту». В отличие от меня, музыка ему не мешает работать, он утверждает даже, что при музыке меньше устает.
Стрелка искателя скользит по шкале, на коротких волнах – писк и шум.
Ритмичная музыка, поет низкий женский голос – должно быть, негритянка.
– Позвони Винарту и пригласи его на какую–нибудь вечеринку. Я обеспечу музыкальный фон, – говорит Ивар. – Адрес придумай такой, чтобы он не нашел.
– Не буду я звонить.
– Почему?
– Это нечестно.
– А красть машины – честно?
– Все равно звонить не буду.
Браво, мальчик! Ты еще не опустился на дно, из тебя, может, еще получится мужчина. Хотя ты мне и доставляешь немало хлопот. Большинство в подобных случаях готовы не только звонить, но и глотку перегрызть.
– Пора кончать. По кроватям! – командую я.
Хотел сказать «по домам!», но из–за мальчишки постеснялся. У него еще долго не будет дома.
В три часа ночи меня будит телефонный звонок. Саша.
Он почти в отчаянии.
– Может быть, удастся перехватить под Ригой, – успокаиваю я его. – Назови номер машины, я свяжусь с постами автоинспекции.
Записываю.
Звоню в автоинспекцию, мне обещают помочь.
Звоню Ивару. Трубку не поднимают. Вспоминаю, что позавчера он дал мне еще один номер телефона, сказав: «Если нигде меня не найдешь, звони, может оказаться, что я там».
А, голос мне знаком, нам случалось говорить по телефону, только такой заспанной я вас еще не слышал. И мимоходом мы, кажется, однажды виделись. Когда вы звоните, всегда вежливо спрашиваете: «Пожалуйста, нельзя ли позвать Ивара?»
Я обращаюсь к женщине именно с этими словами.
Небольшая заминка.
– Сейчас!
Все в порядке. Ивар сразу побежит, и он, конечно, будет первым, я ведь выезжаю из Юрмалы.
Надеваю форму, чтобы никому не пришло в голову проехать мимо, когда я подниму полосатый жезл автоинспектора. Этот жезл отличная штука. Кто–то сказал однажды: «Это все равно что поднять руку с червонцем. Даже больше!» Не стану спорить – червонца мне жаль.
Глава XVII
Ему всегда хотелось быть на месте того, другого.
Нет, это была не зависть, – зависть появилась гораздо позже, – просто он не хотел быть самим собой: себя он иногда презирал и ненавидел. Не потому что тот, другой, жил в светлой, просторной квартире и его шикарно одевали, а у Винарта брюки на заду всегда блестели и штанины были слишком короткими. И не потому, что Наурису всегда дарили новые вещи, а старые Спулга Раймондовна без лишних церемоний отдавала его матери, если в ближайшее время у Винарта не было ни дня рождения, ни именин или вообще какого–нибудь праздника, когда принято делать подарки. А в праздники или на день рождения Спулга преподносила непосредственно Винарту то коньки Науриса (прямо с ботинками), то почти не ношеный джемпер или набор столярных инструментов, который он только открыл и посмотрел, – все это было аккуратно завернуто и приложена поздравительная открытка. Это были вполне хорошие вещи, в комиссионном магазине их можно было бы легко продать, и пока Винарт еще не ходил в школу, ему они очень нравились, потому что, одеваясь в вещи Науриса, он походил на него. Матери вещи нравились и позже, когда он, плача от стыда, отказывался надевать Наурисовы джемпера и куртки, лишь бы не слышать реплик, брошенных вслед или сказанных в глаза: «Опять ограбил платяной шкаф Наркевича!» Когда он рассказал об этом матери, она лишь проворчала сердито: «Откуда им знать, может, я заплатила за эти вещи!» Спулга отдавала помногу, целыми свертками – Наурис был здоровым и рос быстро, а Винарт часто пропускал занятия из–за болезней и был освобожден от уроков физкультуры.
Он восхищался силой Науриса – левой рукой тот мог поднять двухпудовую гирю двадцать восемь раз подряд. Гиря стояла в саду за домом, Наурис был еще подростком, когда, сбросив рубашку, продемонстрировал: «Считай!» Мускулы перекатывались под кожей. Лицо сначала покраснело, затем стало бледным. Глаза застыли, словно стеклянные, и дух его как–будто воспарил далеко, если вообще дух был в этом теле, которое двигалось механически, как машина.
– Двадцать восемь!
Гиря с глухим стуком упала в траву.
– А ты?
– Я даже поднять не смогу.
– Попробуй!
– Не хочется.
– Попробуй, тебе говорят!
Винарт схватил двухпудовую гирю, но смог подтянуть только до груди.
– Бросай на землю, хиляк, еще грыжу заработаешь!
Наурис уже надел рубашку, вынул из кармана брюк две шоколадные конфеты – это всегда были самые лучшие: «Кара–Кум», «Южная ночь» или «Трюфели» – и самую помятую бросил Винарту, прицокивая: «Тцц! Тцц!» Винарту казалось, что он бросает с таким расчетом, чтобы конфету можно было поймать в воздухе лишь теоретически, практически же ее всегда приходилось поднимать с земли. Винарт уже несколько раз давал себе слово, что больше ни за что не станет поднимать конфеты, но во рту предательски набегала слюна и он убедил себя, что, поступив так, незаслуженно обидит Науриса. В школе они сидели за одной партой до восьмого класса, окончив который, Винарт пошел работать.