Чудо десяти дней
Шрифт:
Дидрих отвернулся.
— Оно лежало в сейфе в понедельник утром, — заявил его брат.
— Вчера? — Дидрих пронзил Уолферта взглядом. — Ты уверен?
— Совершенно уверен. — Уолферт усмехнулся своим зловещим смешком. — Мне нужно было положить эти документы Хатчинсона, и я открыл сейф. Ожерелье лежало там.
— В этом футляре, мистер Ван Хорн? — уточнил Дейкин.
— Да, верно.
— В открытом футляре?
— Нет, но…
— Тогда откуда же вам известно, что ожерелье было в нем? — кротко произнес Дейкин. — Будьте осторожны с подобными утверждениями,
— По правде признаться, я это сделал. — Кончики волосатых ушей Уолферта стали похожи на цветок фуксии.
— Сделали?
— Просто заглянул в нее, только и всего, — рассердился Уолферт. — Неужели, по-вашему, я лгу?
— А какая тут разница? — заорал Дидрих. — Сейф ограбили ночью, прошлым вечером со стеклом в двери все было в порядке. Какая разница, когда в последний раз видели ожерелье?
«Он жалеет о том, что позвонил в полицию. Что вызвал Дейкина. В его голосе слышна горечь. Горькое сожаление».
— Вы услышите об этом от меня, мистер Ван Хорн, — ответил ему Дейкин, и, прежде чем до них дошел вполне определенный и пугающий смысл его фразы, шеф полиции покинул дом.
В отличие от Уолферта Дидрих не стал возвращаться в город. Он заперся в кабинете и провел там большую часть дня. Однажды в поисках справочника Эллери приблизился к его двери, но, как только до него донеслись шаги бесцельно бродившего за ней хозяина особняка, он поспешил в коттедж. Говард тоже сидел взаперти в студии, а Салли в своей комнате.
Эллери работал.
В пять часов Дидрих появился на пороге коттеджа.
— Приветствую вас.
Он сражался в битве и выиграл ее. Линии обороны резко обозначились, но находились под контролем.
— Вы видели делегацию старых куриц?
— Из комитета? Нет, не видел. Я работал.
— Гора идет к Магомету. Но что я мог им сказать? Я чувствовал себя последним дураком. Конечно, нам надо пойти.
— Каждому дано обойти свой круг страданий, — с улыбкой проговорил Эллери.
— Как там сказано в Книге Иова? — тоже со слабой улыбкой откликнулся Дидрих. — Папа это часто цитировал. А, да, «…человек рождается на страдание, и дети пламени в высоту устремляют полет». Некоторые из них выглядят так, словно в них бросили факелы с ацетоном. Видите ли, я не желаю вам мешать, мистер Квин, но мне вдруг пришло в голову… Мы же не договаривались о том, отправитесь ли вы с нами на этот проклятый торжественный обед. Конечно, нам хочется, чтобы вы…
— Боюсь, что вынужден отказаться, — поспешно ответил Эллери, — хотя с вашей стороны очень любезно включить меня в состав семьи.
— Нет, нет. Нам хочется, чтобы вы пошли вместе с нами, — закончил Дидрих.
— Я не взял с собой вечерних костюмов.
— Вы можете надеть мой смокинг. У меня их несколько.
— Да я в нем утону. И в любом случае, мистер Ван Хорн, это ваш праздник.
— Я понял. Вы намерены остаться здесь и продолжать мучить пишущую машинку.
— Она не
— Наверное, нам надо поменяться местами. Но об этом я могу только мечтать.
Они дружески рассмеялись, потом Дидрих помахал ему рукой и вышел из коттеджа. Сильный человек.
Эллери наблюдал за отъездом Ван Хорнов. Дидрих великолепно смотрелся во фраке и цилиндре. Он открыл дверь и пропустил Салли, закутавшуюся в роскошное норковое манто. К корсажу ее длинного, до пола, белого платья были приколоты гардении, и оно шелестело, когда Салли спускалась по ступенькам; ее голову покрывала вуаль. Уолферт замыкал шествие и был похож на помощника владельца похоронного бюро. К особняку подкатил «кадиллак», за рулем сидел Говард.
Дидрих и Салли устроились на заднем сиденье, а Уолферт проскользнул на переднее, рядом с Говардом. По правилам райтсвиллского бомонда машины водили сами хозяева, а не шоферы. Исключения бывали крайне редко.
«Кадиллак» загудел, выехал на дорогу, обогнул поворот и скрылся за ним.
Эллери показалось, что за это время никто из них не проронил ни слова.
Он вернулся к пишущей машинке.
В половине восьмого он увидел в коттедже Лауру:
— Миссис Ван Хорн передала мне, что вы поужинаете здесь, мистер Квин.
— Прошу вас, не беспокойтесь, Лаура.
— А я и не беспокоюсь, — возразила она. — Вы пойдете в столовую или мне лучше принести ужин сюда?
— Ужин, ужин, — проворчал он. — Не утруждайте себя, Лаура. Я готов съесть все, что угодно и где угодно.
— Да, сэр. — Но Лаура почему-то решила задержаться.
— В чем дело, Лаура? — От пребывания в гостиной этой «героини» у него заныла спина.
— Мистер Квин, в доме… что-то случилось? Я имею в виду…
— Случилось, Лаура?
Она одернула фартук.
— Миссис Ван Хорн целый день плакала у себя в комнате, а мистер Дидрих был так… А потом, он еще утром вернулся вместе с шефом полиции и…
— Знаете, Лаура, если в доме что-то произошло, то это уж никак не ваше дело.
— О нет, конечно нет, мистер Квин.
Когда Лаура возвратилась с подносом, ее рот был сжат в тонкую линию.
Эллери догадался: она обнаружила, что у ее идола и колосса — глиняные ноги.
Работа спорилась, и он написал немало удачных страниц. Листы бумаги вылетали из пишущей машинки один за другим, и он не слышал ничего, кроме ее стука.
— Эллери.
Он удивился, заметив рядом Говарда.
— Ты уже приехал, Говард? Который теперь час?
Говард был без шляпы, в распахнутом элегантном, вечернем пальто, концы его белого шарфа свободно развевались. Но выражение его глаз заставило Эллери вспомнить все события дня.
Эллери отпрянул назад.
— Да вот, проходил мимо коттеджа.
— Говард, что такое?
— Мы только что приехали с обеда. И застали в доме Дейкина. Он нас ждал.
— Дейкина. Разве Дейкин здесь? Я до того увлекся…