Чудо пылающего креста
Шрифт:
Да, Константин это знал прекрасно.
— Может, расскажешь мне все по порядку, — предложил он.
— Когда я узнал, что галера, на которой я находился, везет товары для Рима, я приказал хозяину судна идти сначала туда, — начал рассказывать Даций. — К счастью, ты произвел меня в главнокомандующие, поэтому он не посмел отказаться.
Константин, несмотря на злость и разочарование, смог-таки улыбнуться.
— В Риме я узнал несколько интересных вещей, — продолжал Даций. — Север, похоже, боится приезжать в Италию. Хоть его и поставили августом, он все еще торчит на границе возле Аквилеи.
— Почему?
— Он же марионетка Галерия. Очевидно, оба они
— Разве он не знает, что это только на руку Максенцию и Максимиану?
— Если и не знает, — ухмыльнулся Даций, — то уж мы точно не скажем ему об этом — мы себе не враги.
— Продолжай, — настаивал Константин.
— Галерий отменил свободу от обложения налогами граждан города Рима, которой те всегда пользовались.
— Да это же должно вызвать настоящий переворот, — заметил Эвмений.
— Скорее это будет похоже на извержение Везувия, — сухо сказал Даций, — Рим настолько разъярен, что если бы мог, то вышел бы из состава империи. Но у Максенция и Максимиана есть другие идеи. Они вскоре провозгласят себя августами-соправителями и двинутся на север с преторианцами и легионами Южной Италии, чтобы захватить альпийские провинции между Рейном и Дунаем.
— Тогда они окажутся у меня на восточной границе! — воскликнул Константин.
— И придется им договариваться с тобой, — напомнил ему Даций. — Иначе они будут зажаты между твоими армиями и Галерия.
— И ты это все узнал, пробыв так недолго в Риме? — удивился Константин.
— Признаюсь, что весь этот план мне стал ясен насквозь только тогда, когда я приехал в Неаполь и госпожа Фауста сообщила мне, что ее отец и Максенций объединяются, чтобы провернуть это дело, — признался Даций. — По ее мнению, если ты будешь играть правильно, то выйдешь победителем — и с титулом августа.
— И, полагаю, она отказывается выйти за меня до тех пор, пока меня официально не провозгласят императором.
— Нет, — сказал Даций. — Она думает так: если ты подождешь, тогда и то и другое преподнесут тебе — это ее собственные слова — «на золоченом блюде».
— Вот это будет царица! — вскричал Крок. — Как та, что была на Востоке, как ее там…
— Зенобия, — подсказал Константин. — Но не забывай, чем кончилось ее царствование: ее заковали в цепи.
— Насколько мне помнится, в золотые, — вставил Эвмений, — И после она долго жила в Риме в полном почете. Даже стала женой сенатора.
— Ну, хватит об этом! — Константину все еще трудно было сдерживать свой гнев в отношении Фаусты, — Что ты там узнал о Галерии?
— Когда Севера назначили августом Италии и Африки, Дайя потребовал для себя равного звания, — продолжал Даций, — Галерий, очевидно, отговорил его от этого, уверяя, что Север не будет иметь никакой власти на Востоке — только на территории, управляемой раньше твоим отцом.
— Но не в Галлии! — Крок быстро перевел взгляд на Константина, — Ты ведь не позволишь этого.
— А галльские легионы и вспомогательные войска, склонятся они покорно перед Севером? — спросил его Константин.
— Какое там склонятся, — конечно, нет.
— Вот ты и ответил на свой вопрос. Ты сам нарек меня августом, и я не намерен отрекаться от этого титула. И неважно, признает ли это остальная империя или нет.
2
Читая сообщения своих лазутчиков, приходящие из других частей империи, Константин порой ощущал себя зрителем, примостившимся высоко над ареной гигантского цирка и наблюдающим суровую драму борьбы за власть, которая велась внизу. За последующие месяцы проницательная оценка Дацием — и Фаустой — предстоящего хода событий оказалась точной.
Во-первых, Галерий попытался как-то смягчить возмущение граждан города Рима тем, что их облагают налогами, как самые последние провинции в империи, отдав в их распоряжение великолепные термы, или бани, которые Диоклетиан построил в конце своего правления. Но это лишь напоминало им, что они платят за бани, только подстегивая их возмущение.
Максенций также был не прочь извлечь политический капитал из общественного недовольства. Пообещав вернуть Риму его традиционное место столицы империи, он согласился, чтобы разгневанный сенат провозгласил его августом Италии и Рима. Наскоро прирезали несколько верных Северу чиновников, и, когда Максенций предложил своему отцу вступить с ним в союз, Максимиан с жадностью ухватился за эту возможность вернуть себе по крайней мере часть своей бывшей славы.
В торжественно-фальшивой церемонии народ, сенат и Максенций убедили бывшего августа снова принять порфиру и править в качестве императора-соправителя вместе со своим сыном. И когда префект преторианцев — главный магистрат самого Рима — предусмотрительно предпочел ради спасения своей головы разделить свою судьбу с Максимианом и Максенцием и расквартированные в Риме и Южной Италии войска сделали то же самое, дело окончилось без кровопролития.
Оказавшись перед угрозой потери как своего титула, так и территории, Север выступил наконец, но к этому времени сторонники Максимиана и Максенция взяли в свои руки контроль над Медиоланом и другими северными городами. Когда Север вошел в Италию, он обнаружил, что все города закрыли ворота, и решил двигаться к Риму. К тому сроку, однако, агенты узурпаторов преуспели в подкупе армейских частей обещаниями золота, и, видя тройную угрозу: войска Максенция впереди, враждебное население укрепленных городов позади и дезертирство внутри его собственной армии, — Север предусмотрительно отступил к Равенне, где имел достаточную поддержку с моря и запасы провианта для долгой осады. Шпионы, посланные хитрым Максимианом, убедили его, однако, что население города готово выдать его вместе с армией осаждающим и что ему лучше искать почетного мира. Уступив, он слишком поздно обнаружил, что великодушие Максимиана простиралось не так уж далеко: ему лишь было позволено выбрать то, как он предпочитает умереть, и Север вскрыл себе вены.
Естественно, Галерий не мог сидеть сложа руки и смотреть, как у него отнимают сердцевину империи, хотя новые завоеватели утверждали, что верны ему как старшему августу. Собрав армию, он двинулся из Никомедии в Италию, но, проходя город за городом, только убедился, что они так хорошо укреплены и обеспечены гарнизонными войсками, что попытка их завоевать истощила бы его силы еще до того, как он подступил к Риму.
И снова Максимиан и Максенций пустили потоки римского золота на подкуп иллирийских легионов, следовавших за Галерием. А поскольку императора Востока в основном ненавидели за эдикт, требовавший проведения переписи лиц, их собственности и налоговых платежей в этом районе, он вскоре оказался в том же положении, что и Север, — на враждебной территории с укрепленными городами позади и постоянно растущим дезертирством в рядах собственной армии. Припомнив, что случилось с ним во время поспешного проникновения в глубь Персии, Галерий выбрал более благоразумную тактику отступления и, кипя от негодования, но бессильный что-либо сделать, вернулся в Никомедию, оставив Максимиану и Максенцию чистое поле победы.