Чудо в перьях
Шрифт:
— У вас там не получится, — сказал я. — Съедят вас в Центре.
— И пусть! — сказал он. — Мне не страшно. Мое дело сдвинуть наконец, всполошить, возмутить, пусть даже не в ту сторону, Паша, но с места! Потом, когда я приду снова в этот мир через поколение, не раньше, я увижу результат своих усилий! И узнаю, благодарны мне потомки или проклинают…
— Поди уже проклинают, — сказал я. — Напугали вы всех с поворотом Реки.
— По радио еще ничего не сообщали? — спросил он.
— Рановато. Все ждут официальной реакции на ваш ультиматум. Разворошить наш Край — еще куда ни шло. Здесь к вам привыкли. Каждый день ждут, что еще отмочите. А тут — супердержава. Масштаб другой… А вы про какое радио спрашиваете, Андрей Андреевич? Наше или вражеское вас интересует? — И повернулся к нему назад.
Он смутился, стушевался, опустил глазки. Так и есть. Это была еще одна его загадка, которую мне недавно случайно удалось разгадать.
— Следи за дорогой, Паша, — сухо сказал он. — И что за вопросы, не понимаю. На что намекаешь, а? Смотри мне!
Но я уже крутил настройку на коротких волнах. Он притих, стал вслушиваться.
Однажды во время ночного дежурства мне удалось уломать Наталью, и мы с ней было пристроились на кожаном диване, и, как всегда, в самый сокровенный момент скрипнула дверь его кабинета, потом снова тихо затворилась… Оказывается, он пользовался этими моими десятиминутными отключениями с его секретаршами для собственных, можно сказать, интимных развлечений…
В этот раз у меня ничего не получилось, Наталья мне всю морду расцарапала, вырываясь, — мол, завтра же выгонит, то да се… Плюнув, я стал натягивать джинсы, и мне показалось, что из-за дверей доносится характерное завывание радиоголосов.
Приставив палец ко рту, я подмигнул Наталье, приложил ухо к двери. Так и есть. Наш обожаемый шеф втихаря слушает радиоголоса! В дальнейшем мы с Натальей стали вовсю имитировать скрип и возню на диване, после чего я на цыпочках приближался к двери и слушал… Выяснилось, что чаще других хозяин слушает Би-би-си. И если в передаче упоминалось хоть раз его имя, он весь день потом ходил гоголем, дарил дамам цветы, раздавал направо и налево свои подписи. Почему он так тщательно оберегал от меня эту свою последнюю тайну? Думаю, он стеснялся своего почти детского тщеславия, а вовсе не боялся, что я донесу. (Для наших органов одним доносом на него больше, одним меньше — какая разница? Если на самом верху сами не знают, что с ним делать и как на него реагировать. Кончилось это тем, что один сотрудник безопасности попался на сдаче макулатуры, что-то около шестидесяти килограммов, состоящей сплошь из доносов и сигналов в компетентные инстанции.)
— Да не там ищешь! — потянулся он рукой из-за плеча. — На КВ-3 только «Свободу» можно поймать. Пусти. Или лучше останови машину.
Сел рядом со мной, искоса и лукаво посмотрел, и мы оба рассмеялись. Он быстро нашел любимую частоту.
— «…Эпатаж и неординарность поступков этого политика не оставляет Центру лишней минуты для раздумий. Нужна свежая кровь, новые идеи, высшее руководство это признает, хотя не говорит об этом вслух, но что даст им самим выдвижение Радимова, как наиболее яркого провинциального политика, на передовую линию огня в нынешнем общенациональном кризисе, уже затрагивающем не только экономику страны, но и ее духовное развитие? Не придется ли им самим уйти в политическое небытие, уступив место новым Радимовым, пришедшим к власти с окраин необъятной страны и незнакомых с правилами игры на Олимпе власти, а потому пытающихся создать новые?»
— Сожрут вас там, — сказал я. — И не поморщатся.
— Да знаю… — вздохнул он. — Придется потерпеть. Придется унизиться. Но ведь ты не оставишь меня в беде?
— Куда я от вас! — сказал я. — Я вот со свадьбой не знаю как.
— Мне бы твои проблемы! — пренебрежительно отмахнулся он. — Завидую, ах как я тебе завидую! Но уж в следующей жизни я к ней никого не подпущу! Начну с того, чтобы ее отыскать. Правда, она всегда появляется на свет, когда я уже обретаю высокое поприще и бываю связан семейными узами… Так что пользуйся. Уж лучше ты, чем бывший сержант Нечипорук, которого я определил в конную милицию.
— Здорово у вас получается! — сказал я. — За один вечер одного понизили, а другого повысили. И ведь ни за что… Что плохого сделал один, а хорошего другой? Просто на глаза попались не вовремя.
— На сколько повысил одного, на столько понизил другого, — пожал он плечами. — Значит, в сумме ничего не изменилось. В этом секрет обаяния власти, если хочешь знать. Меняй все, чтобы в целом осталось по-старому. За это меня народ любит. Вопреки моим врагам и завистникам. Какая с ними тоска, с моими членами правительства, если бы ты знал! Только картами и спасаюсь… Но боюсь, что там, — он указал на потолок кабины, — еще хуже! Со всеми их слуховыми аппаратами, искусственными почками и предстательными железами. А также с медсестрами, по часам ставящими клизмы… Но как подумаю о страдающем народе!.. Или о своих нереализованных амбициях… Все стерплю во имя… Слушай, а можно, я буду у тебя шафером? Я только что подумал, как это забавно, — я буду шафером на свадьбе своего шофера! — Он засмеялся, закашлялся, замотал головой. — Останови здесь. Я сяду назад и немного посплю…
Через минуту он уже спал, чмокая во сне и улыбаясь. Ну на кого променяешь этакое сокровище?
17
— Где Пичугин? — спросил меня наш завгар утром. — Он за тобой, барином, ездил. Где он? «Волга» есть, а водителя нету. Ты что, думаешь, я другого поставлю ваше благородие возить? На балы, в театры, на телевидение?
Он говорил все громче, и к его конторке подходили свободные от смены шоферы. Некоторые, как я заметил краем глаза, не с пустыми руками.
— Я откуда знаю… — буркнул я. — Ну заезжал. Я никого, кстати, не просил. А ехать было надо. Хозяин торопил.
— Ты мне баки не заливай! — сказал завгар и тяжело поднялся из-за шаткого и продавленного множеством ударов доминошных костяшек стола. — Мне в рейс ставить некого! Небось опять руки распустил? А работать кто будет? Ты со своим бесноватеньким, да?
— С кем? — переспросил я. Неспроста такие заявления. Может, я чего-то не знаю? Может, хозяина скинули этой ночью?
— Знаешь с кем… — Завгар смутился, сел снова. — Рассказывай. А то знаю я вас. Что ты, что он. Горазды руками махать. Да языком. А работать некому… Опять, что ли, не поделили чего?
— Было дело, — махнул я рукой. — Слово за слово, членом по столу.
— И что? — спросили в дверях за моей спиной.
Я оглянулся. Тут уж мое умение не поможет. В такой тесноте не развернешься.
— Ну что… — вздохнул я, лихорадочно соображая. — Кому-то надо было выйти. В машине двоим тесно стало. Ведь он начал выступать. Ё-моё, и так далее. А я — что? Терпеть должен? Ну не ехал бы. Не нарывался… А что, не вышел сегодня?
— Вот с того самого дня, как за тобой поехал, — мрачно сказал завгар. — Милиция звонила, скоро будет… Ты что ж делаешь? Думаешь, тебе все можно?
Странное состояние я сейчас испытывал. Было болезненное ощущение перехода из радимовского мира, где все сдвинуто, перевернуто, все возможно и тем не менее спокойно воспринимается, в этот мир жесткой реальности, где стояли обычные, жесткие вопросы бытия: куда девался человек, которого ты выбросил из машины? И что отвечать на вопросы милиции?
— Ну и что дальше? — спросил я.
— Ничего. Будешь здесь, пока милиция за тобой не приедет, — сказали сзади.
— Но меня ждут! — растерянно сказал я. — С минуты на минуту. И хозяина ждут. На встречу с творческой интеллигенцией.