Чудо в перьях
Шрифт:
И вот тут прибежал Толик Ощепков, донельзя взволнованный.
— Ты где столько ходишь? — спросил я.
— Вы что! — заорал он благим матом. — Ничего не знаете? Включите телевизор. Сейчас только свет дали. Вся власть перешла к Временному Женскому Комитету! Милиция разбежалась. Десантники братаются с жокеями. Патрули с хлыстами и в кепочках! Бабы с пустыми кастрюлями окружили телецентр!
— Эка невидаль… — сказал я. — Ты бутылку принес? Что я вам говорил?
— А никто не спорит! — сказал заваптекой, послюнив пальцы и погасив коптилку, поскольку действительно дали свет.
Я включил телевизор и, когда засветился запыленный экран, встретился взглядом с Еленой Борисовной, сидящей в защитном комбинезоне, из-под которого выглядывала тельняшка, на своем рабочем месте. Рядом сидели советницы Бодрова в полном составе и тоже в пятнистой форме.
— Надо было их, блядей, запереть и выдрать! — выругался заваптекой. — И когда только успевают?
Елена Борисовна, не выдержав моего взгляда, потупилась в лежащие перед ней листки. Я протер рукавом экран, чтобы она меня лучше видела. Дамы ее подтолкнули, и она прокашлялась.
— Передаем важное сообщение! — сказала она, посуровев. — Заявление Временного Женского Комитета. Дорогие товарищи! Друзья! В этот тревожный час, когда само существование нашего любимого Края ставится под угрозу из-за авантюристической…
— А может, авантюрной? — громко спросил я.
Елена Борисовна подняла на меня свои прекрасные, благодаря хорошей разрешающей способности импортного телевизора, глаза с немым укором.
— Лена, — сказал я тихо. — С кем ты связалась? Ну не хотят их мужики, а ты здесь при чем? Лучше приезжай сюда. А эти бумажки выбрось. Готов спорить, что у них в программе третьим пунктом, после расстрела меня на месте, записано закрыть ЭПД?
— Вторым, — так же тихо сказала она. — И не закрыть, а снести. Это из-за тебя все… Да ну вас! — И вскочила, отшвырнув текст.
Тут на нее набросились директрисы, вцепились в волосы, поднялся визг, экран погас… Потом зазвонил телефон.
— Павел Сергеевич! — сказала ипподромша. — Мы скоро прибудем к вам для переговоров. Елена Борисовна остается у нас в заложниках.
— Сколько вас прибудет? — спросил я, подмигнув мужикам.
— Трое, — сказала она.
— Лучше бы четверо, — снова подмигнул я присутствующим.
— Сколько будет, столько будет! — сухо сказала она.
— Почему ты запросил именно четверых? — спросил Бодров, моргая ресницами.
— Чтоб каждой твари по паре! — хохотнул аптекарь. — Что тут непонятно?
…Когда директрисы приехали в сопровождении жокеев, я сказал, что разговора не будет, пока те не выйдут. Потом запер за ними дверь. Потом схватил ипподромшу и задрал ей юбку. Мужики последовали моему примеру. Бодров приоткрыл рот. Дамы сопротивлялись молча и неохотно. Толя Ощепков густо покраснел.
— Что вы делаете? — не то спросил, не то возмутился Бодров.
— Следи, чтоб никто не вошел, — сказал я, приподняв свою даму и усадив ее на край стола. Остальные следовали моему примеру, сопя и повизгивая…
Моя партнерша сперва расцарапала мне для порядка физиономию, потом впилась ногтями в спину. Вот этого я особенно не люблю, но что делать… Дамы слаженно ахали. Руководитель Края охал, мужики пыхтели, раскачивали стол переговоров.
Потом дамы потребовали, чтобы сменили позу. Они отдувались, целовали в губы, откидывали волосы, смотрелись в зеркальце.
Словом, мятеж был подавлен, едва начавшись. И мы вытолкали их за дверь. Потом в газетах писали о «заговоре стерв», каковыми они и были на самом деле.
9
Директрисы бежали в горы на лошадях, захватив с собой заложников — нескольких операторов и осветителей с телевидения.
Но это все было потом. А пока что мы пили, не останавливаясь, посылая Ощепкова в ЭПД, где водку ему давали теперь бесплатно, узнав, кто послал. А мы бдительно следили за мутным экраном телевизора (похожим на рыбий глаз, ставший квадратным от ужаса), чтобы не пропустить новую попытку переворота.
Потом пришла Елена Борисовна в донельзя открытом платье, и оно ей было куда больше к лицу, чем защитный комбинезон, о чем не преминул со всей галантностью сообщить Игорь Николаевич. Она спросила, за что пьем, мы сказали, что сначала заливали горе и пустоту, а теперь пьем за победу над путчистами. И она села к нам на колени, ко всем четверым одновременно, не потому, что у нее зад стал шире, а просто она для этого сперва раздвоилась, а потом расчетверилась у всех на глазах…
Очнулся я в ее огромной постели со всеми знакомыми запахами и ощущениями, со знакомой картиной незнакомого художника на стене, о фамилии которого все недосуг было спросить. Что-то такое из XVIII века с пастушками и козочками в пастельных тонах.
Она вошла в пеньюаре с подносом в руках, на котором дымились две чашечки кофе.
— Надо позвонить! — спохватился я. — А то жена волнуется…
— У тебя есть алиби, дорогой, — проворковала она, совсем как в мыльной опере, не слезающей с экрана в последнее десятилетие. — Телефон и телеграф не работают. Транспорт не ходит.
Она поставила поднос передо мной, склонив великолепные груди к моим губам.
— Вот почему сорвалось восстание! — сказал я. — Раз не работают телеграф и телефон, то нечего захватывать. Постой, или мне это приснилось? Так был бабий путч или не был?
Я не на шутку встревожился: то ли революция началась, то ли белая горячка.
— А что ты предпочитаешь? — спросила она, ложась на меня сверху.
— Ну понятно, — сказал я. — Как всегда, все вопросы к товарищу Фрейду. Феминистская революция — это смена позы, а не общественного строя. Вы хотите того же самого, но чтобы делать это самим и сверху…
— Не думай ни о чем! — шептала она, извиваясь. — Я всегда тебя вижу, когда ты меня трогаешь или целуешь…
Потом она отвернулась. Ну какой с меня сегодня толк? Наверняка сейчас заплачет. Надо бы как-нибудь прийти к ней трезвым. Принести цветы, что ли. Вон как любит. Даже предала товарищей по борьбе.