Чудо в перьях
Шрифт:
— Любит народ Андрей Андреича, — крякнул отец. — А ты ему хоть бы весточку, хоть бы открытку с праздником.
— Да где они, праздники! — сказал я. — День Нечаянной радости хотят сделать рабочим днем.
— Да ну? — присвистнули идущие рядом с машиной.
— Слыхали? — понеслось назад и в разные стороны по толпе. — Что делает, гад! Мария рожает, а он День Нечаянной радости отменяет!
В домах, где еще был свет, зажигались окна. Оттуда высовывались полуголые люди, стараясь разглядеть сквозь тьму, сгустившуюся от дождя, шествие, которое все больше становилось факельным.
— Что случилось? — кричали они. — Радимов вернулся?
— Щас! — отвечала толпа. — Мария рожает. А Бодров велел его праздники отменить. Давай иди к нам, она в четвертом роддоме.
Толпа разрасталась. Я ехал на первой скорости, почти сбросив газ. Факелы зажигались один от другого, освещая улицы и дорогу.
— Как отменит Нечаянную, — говорили в толпе, — сразу всеобщую стачку. Ишь чего придумал! Не он назначал, не ему отменять. Скажи, Паш? Харизмы этой ни на грамм, а туда же.
— Надо бы его к нам пригласить, — подал я мысль, показавшуюся мне здравой. — Раз взялся нами руководить, должен быть с народом!
— Как Андрей Андреич, — согласились со мной. — Бывало, пиво с нами пьет и про свои прошлые жизни бает. Врет, да складно. А этот все правды допытывается… Или, может, ну его? Только испортит все.
— Пригласите, пригласите! — сказал я. — А там решите сами. Послушаем, поговорим, раз такое дело.
— Ну, — опять согласились со мной. — Тут такие дела! Мария рожает, а он в бункере отсиживается.
Толпа все увеличивалась. Казалось, весь город вышел на улицы. Где четвертый роддом, я, по правде, не знал. Так же, как и про второй. И хоть «ехал медленно, зато прямо. К нам по пути стали присоединяться милиционеры, покидая свои посты. Даже взвод конной милиции присоединился. И среди них мелькнуло, или показалось, румяное лицо Васи Нечипорука. У меня сразу испортилось настроение. Его только недоставало!
Но тем не менее снарядили по ходу делегацию за Бодровым. После рассказывали, что еле вытащили его из подземного бункера гражданской обороны при помощи телохранителей, которым он тоже порядком осточертел. Его привезли в пятнистой бронемашине, обещая не тронуть. Сама машина была побитой и загаженной разного рода нечистотами, сбрасываемыми с верхних этажей.
Бодров вылез из кабины в знакомом бронежилете, но на него пока что мало кто обратил внимание. Все смотрели на окна роддома, в котором панически зажигались одно за другим окна. Роженицы высовывались, указывали, путаясь, на разные палаты и этажи, сами толком не зная, где сейчас Мария. Говорили, что при виде множества факелов у многих отошли воды, и теперь врачи не знают, за что хвататься. По толпе пошли призывы прекратить курить, загасить факелы. Бодров, постаревший за считанные дни, сидел на башне, понуро смотря на окружающих. И постепенно внимание переключалось на него. Откуда-то оперативно объявились телевизионщики со своими камерами, наставили на приунывшего вождя свои объективы фотокорреспонденты.
Народ ждал, что он скажет, пока врачи делали свое дело. Но Бодров, по-моему, не очень понимал происходящее.
— Зачем праздники отменил? — спросили в толпе.
— Какие праздники? — удивился Бодров. — Я ничего не отменял.
— Скажи ему, Паша, — обратились ко мне мужики. — Вон, Паша врать не станет, у него жена рожает. Иди, Паша, лезь на его самосвал. Разъясни народную позицию. И спроси, почему поперек идет.
Подталкиваемый мужиками с боков и родным отцом в спину, я взобрался на бронемашину. Пятнистая форма и тельняшка были Игорю Николаевичу к лицу. Берет, надетый прямо на каску, придавал недостающей мужественности.
— Вот скажи ему от народного имени! — напутствовали снизу. — Может, хоть тебя поймет.
— Я только хочу разобраться! — прижав руки к груди, заладил было свое Бодров, на что народ ответил подневольным стоном.
«Занудство — худший вид угнетения», — подумал я. А вслух сказал, подняв руку, чтобы унять шум:
— Мы мешаем рожать и принимать роды! А у нас и так падает прирост населения после его катастрофического взлета. Я правильно говорю? — обратился я к главврачу, высунувшемуся в окошко.
И ему тут же передали мегафон.
— Да нет, не сказал бы, даже наоборот, у многих затихли схватки в предвкушении предстоящего. Это малоисследованный в медицине случай, когда женское любопытство заглушает естественные биологические процессы, так что продолжайте.
— А почему? — заволновалась толпа, прежде всего женщины. — Может, это вредно?
— Я-то думаю, что вместе с мамами начинают прислушиваться еще не родившиеся дети, не выходя из чрева. И потому затихают. Мой опыт подсказывает, что чаще всего это будущие девочки.
— Тогда вопрос! — поднял руку мужик из крематория. — Если сегодня будут задержки с родами, то потом у нас будут простои с похоронами. Как на это смотрит наш вождь и, как у нас говорят, мучитель товарищ Бодров?
— Я еще не вник в суть процесса! — сказал Игорь Николаевич. — Очень у вас шумно, знаете ли. То гранаты рвутся под ногами, то охотничьи ружья под ухом стреляют… Невозможно что-то проанализировать и осмыслить в такой прифронтовой обстановке.
— Паша, ну-ка выдай ему, что давеча нам говорил насчет харизмы! — потребовали мужики. — И посмелее, мы тут, если что.
— А зачем вам все понимать и осмысливать? — спросил я. — Вот у меня жена рожает на глазах всего народа.
Что и зачем ей анализировать? А вы — наш непосредственный вождь и пока еще, как было сказано, не учитель. Вам положено каждый день рожать идеи, как бы нам понравиться и при этом не надоесть. Вот как Радимов. Да плевать ему, откуда у коров течет молоко и благодаря чему работают телевизоры. И потому надои росли, а электричество не отключали. А вас, поди, заинтересовало, почему в нашем Крае никогда не было землетрясений, и вот оно! Я правильно говорю? — обратился я в нужный момент к народу.
— Ну! — восторженно ответило население.
— А Радимов это понимал: были бы зрелища, а хлеб для народа найдется! А вы нас зрелищ, в смысле вашего поведения и прочих праздников, старательно лишаете! Так откуда взяться хлебу, нормальной работе телефонной сети и водопровода?
— Молоко киснет прямо в бидонах! — заорала какая-то женщина, по-видимому доярка. — Правильно говорите! Он к нам на ферму приехал, час целый от него прятались, а молоко пришлось выливать скотине. А тоже под каждую заглядывал и вымя щупал.