Чудо. Встреча в поезде
Шрифт:
При мысли о матери он почувствовал, что никогда больше не позволит ей поцеловать себя. Вспомнилось, как она рассказывала, что все люди одинаково добры, потому что каждый человек обладает душой, а душа — это чистое добро. Зло, говорила мать, всегда приходит извне. И Гай продолжал верить в это даже в те месяцы после измены Мириам, когда хотел убить ее любовника Стива. Он верил в это даже в поезде, читая Платона. В нем самом вторая лошадь в упряжке шла всегда голова в голову с первой. Но любовь и ненависть, добро и зло обитают рядом в человеческом сердце — и не просто в разную меру в том или ином человеке, но все добро и все зло — нераздельно, в каждом. Хочешь взять частицу — обретаешь все: стоит только поскрести поверхность. Рядом с любою
И Бруно, он и Бруно. Каждый из них реализовал несостоявшийся выбор другого, воплотил отвергнутое существо — и то, что Гай, казалось бы, ненавидел, он на самом деле, возможно, любил.
Временами он ощущал, как подступает безумие. Безумие и гений часто пересекаются, думал он. Но какие же посредственные жизни проживает большинство людей! Идут стадом, не покидая золотой середины!
Нет, все вещи обладают двойственной, взаимопроницаемой природой — все, вплоть до мельчайших протона и электрона в малом из малых атоме. Ученые теперь трудятся над расщеплением электрона, и, возможно, у них не получится, потому что, возможно, за всем этим стоит идея, одна-единственная истина: противоположности всегда находятся рядом. Кто знает, что есть электрон: материя или движение? Может быть, Бог и Дьявол кружатся, взявшись за руки, вокруг каждого из электронов?
Он швырнул сигарету в мусорное ведро, но промахнулся.
Кладя окурок в ведро, заметил скомканную бумажку, на которой прошлой ночью записал одно из безумных своих признаний. Она, эта бумажка, болезненным толчком погрузила его в действительность, обступающую со всех сторон, — Бруно, Энн, эта комната, эта ночь, встреча в Управлении больниц.
Ближе к полуночи, чувствуя, что засыпает, Гай поднялся из-за письменного стола и с опаской улегся в постель, не решаясь раздеться, боясь, что это прогонит сон.
Ему приснилось, будто он проснулся в темноте от затаенного, сдерживаемого дыхания, которое он слышал в своей комнате каждую ночь, тщетно пытаясь уснуть. Сейчас оно доносилось из-за окна. Кто-то пытался пробраться внутрь. Высокая фигура в сером, словно крылья летучей мыши, плаще вдруг спрыгнула с подоконника.
— Я здесь, — сказал пришелец самым будничным тоном.
Гай вскочил с постели, сжав кулаки.
— Кто это? — Он видел, что это Бруно.
Бруно сопротивлялся, но не нападал. Если бы Гай боролся изо всех сил, он мог бы повалить Бруно, прижать его плечи к полу — и всегда в этом вечно возвращающемся сне Гаю приходилось бороться изо всех сил. Коленями Гай прижимал Бруно к полу и душил его, но Бруно ухмылялся, будто ничего не чувствовал.
— Ты, — наконец отвечал Бруно.
Гай проснулся весь в поту, с тяжелой головой. Он приподнялся, настороженно оглядывая пустые углы. Теперь комнату наполняли скользкие, влажные звуки, словно змея проползала внизу, по бетонному дворику, раскручивая мокрые кольца, шлепаясь о стены. Вдруг он узнал этот шум — шум дождя, теплого серебристого летнего дождика, — и тогда вновь откинулся на подушку и тихонько заплакал. Он думал о дожде, что косо падал на землю и, казалось, спрашивал: «Где тут весенние ростки, жаждущие влаги? Где тут новая жизнь, истомившаяся без меня?» «Где зеленая лоза, Энн, где наша юная любовь?» — написал Гай прошлой ночью на скомканном листке бумаги. Дождь найдет новую жизнь, ждущую его, чахнущую без него.
Он лежал с открытыми глазами, пока заря не протянула пальцы к косяку окна, как тот давешний пришелец. Как Бруно. Тогда Гай встал, зажег свет, задернул занавески и вновь принялся за работу.
29
Гай с силой нажал на тормоза, но автомобиль, визжа, прыгнул к ребенку. С металлическим грохотом упал велосипед. Гай выбрался наружу, обежал вокруг машины, больно ударился коленом о бампер и схватил ребенка за плечи.
— Все нормально, — сказал мальчик.
— С ним все в порядке, Гай? — подбежала Энн, бледная, как и упавший ребенок.
— Полагаю, да. — Гай зажал между колен переднее колесо велосипеда и выправил руль, чувствуя, что ребенок не сводит любопытного взгляда с его неистово дрожащих рук.
— Спасибо, — сказал мальчик.
Будто на чудо, Гай глядел на то, как мальчик сел на велосипед и укатил прочь. Затем повернулся к Энн и сказал спокойно, с прерывистым вздохом:
— Сегодня я больше не смогу вести машину.
— Хорошо, — отозвалась она столь же спокойно, однако Гай знал, что стоит ей отвернуться, направляясь к сидению водителя, как в глазах у нее мелькнет невысказанное подозрение.
Вернувшись в машину, Гай извинился перед Фолкнерами, и те пробормотали: такое, мол, случается время от времени с любым водителем. Но по-настоящему Гай ощущал молчание за своей спиной — молчание, полное изумления и ужаса. Он видел, как мальчик приближался по боковой дороге. Ребенок остановился, чтобы пропустить машину, но Гай развернулся прямо на него, как будто нарочно хотел его сбить. Неужели хотел? Весь дрожа, Гай закурил сигарету. Ничего тут нет, кроме скверной координации движений, сказал он себе, — он в этом убеждался сотни раз за последние две недели: столкновения с вращающейся дверью, неспособность сладить с пером, тушью и линейкой, а чаще всего — ощущение нездешности, нереальности места и действия. Теперь он решительно обозначил и место, и действие: он сидит в машине Энн и направляется в Элтон взглянуть на их новый дом. Все уже готово. На прошлой неделе Энн с матерью повесили занавески. Сегодня воскресенье, почти полдень. Энн рассказала, что вчера получила от его матери чудесное письмо, а еще мать послала Энн три вышитых тамбуром передника и множество домашних консервов, чтобы было чем заполнить полки на кухне. Способен ли он все это удержать в памяти? Единственное, о чем он помнил, — лежащий в кармане эскиз больницы в Бронксе, о которой он так и не удосужился рассказать Энн. Ему хотелось уехать куда-нибудь подальше, где он мог бы работать и только работать, не видясь ни с кем, даже с Энн. Гай украдкой взглянул на ее безразличный, холодно вскинутый профиль с чуть заметной горбинкой носа.
Тонкие сильные руки умело раскручивали руль, четко вписывая машину в изгибы дороги. Гаю вдруг стало ясно, что свою машину она любит больше его самого.
— Если кто-то голоден, признавайтесь сейчас, — предупредила Энн, — этот магазинчик — последний на много миль.
Никто не признался.
— Надеюсь, Энн, что по крайней мере раз в год вы будете приглашать меня к обеду, — заметил ее отец. — На пару уток или на перепела. Я слышал, тут неплохая охота. Ты стреляешь, Гай?
Энн свернула на дорожку, ведущую к дому.
— Д-да, сэр, — наконец отозвался Гай, заикаясь. Сердце рвалось из груди, понуждая бежать, — только бегство, без сомнения, может успокоить эти бешеные толчки.
— Гай! — улыбнулась Энн. Остановив машину, она повернулась к нему и прошептала:
— Зайдешь в дом, выпей что-нибудь. На кухне бутылка бренди. — Энн прикоснулась к его запястью, и Гай невольно отдернул руку.
Надо было бы, подумал он, выпить бренди или чего-нибудь еще. Но Гай знал, что пить ничего не станет.
Миссис Фолкнер шла рядом с ним по свежезасеянной лужайке.