Чудо. Встреча в поезде

Хайсмит Патриция

— И ты его никогда раньше не видел?

— Нет.

— Я не верю тебе, — медленно проговорила она, и Гай вдруг ужаснулся, поняв, что перед ним — другой, отдельный человек, мыслящий по-иному, по-иному воспринимающий.

— Как я могу поверить? — продолжала Энн. — И почему я должна верить насчет письма — будто ты не знаешь, кто его послал?

— Потому, что это правда.

— Или насчет человека, с которым ты дрался в лесу. Это он и был?

— Нет.

— Ты что-то скрываешь от меня, Гай, — она немного смягчилась, и все же каждое слово ранило Гая. — Что все это значит,

милый? Ты знаешь: я хочу тебе помочь. Но ты должен все рассказать мне.

— Я тебе все рассказал, — произнес Гай и стиснул зубы. Свет за его спиной уже начинал меняться. Если сейчас он удержит Энн, то сможет пережить одну зарю за другой. Светлые прямые пряди падали ей на лицо, и Гай протянул к ним руку, но Энн отступила.

— Гай, так дальше продолжаться не может. Не может, Гай. — Ничего не будет продолжаться. Все кончилось. Клянусь тебе, Энн. Пожалуйста, поверь мне. — Это мгновение, казалось, решало все: сейчас или никогда больше. Нужно схватить ее, подумал Гай, и сжимать в объятиях — жестоко, яростно, до тех пор, пока она не перестанет вырываться. Но он не мог пошевелиться.

— Откуда ты знаешь?

Гай поколебался.

— Я все это сам придумал.

— Это письмо-то придумал?

— Письмо только повод. Я вдруг почувствовал, что меня загнали в угол. Я сам все выдумал, Энн!

Он опустил голову. Вот так, списать все грехи на воображение!

— Ты как-то сказал, что я делаю тебя счастливым, — медленно произнесла она, — то есть я могу дать тебе счастье несмотря ни на что. Мне так больше не кажется.

Подразумевается, что это он не может дать ей счастье. Но если бы только она могла еще любить его теперь, как постарался бы он сделать ее счастливой! Как служил бы ей, как поклонялся!

— Нет, Энн. Это неправда. Ты даешь мне счастье. У меня больше ничего нет.

Он склонился ниже и вдруг зарыдал, бесстыдно, безудержно, и рыдал долго, пока Энн не коснулась его плеча. Он был признателен, но едва, в свою очередь, не отстранился, почувствовав, что лишь сострадание, лишь человеколюбие заставило Энн вообще дотронуться до него.

— Тебе приготовить завтрак?

Даже в этом преувеличенно мягком, выдающем досаду тоне Гай уловил намек на прощение, и он уже знал по опыту, что прощение — полное. За драку в баре. Никогда, подумал Гай, ей не проникнуть в ту ночь с пятницы на субботу, ибо она, эта ночь, погребена уже в таких глубинах, куда закрыт доступ и Энн, и кому бы то ни было.

25

— А мне наплевать, что вы там думаете! — выпалил Бруно, взгромоздившись с ногами на стул. Его редкие светлые брови сошлись на переносице, и концы их как-то по-кошачьи вздернулись.

Он глядел на Джерарда, словно доведенный до бешенства золотой тонкошерстный тигр.

— Разве я сказал, будто что-нибудь думаю? — отозвался Джерард, передернув ссутуленными плечами.

— Вы это подразумевали.

— Ничего я не подразумевал. — Круглые плечи дважды содрогнулись от смеха. — Ты не понял меня, Чарльз. Я вовсе не имел в виду, будто ты намеренно рассказал кому-то, что уезжаешь. Ты просто случайно обмолвился.

Бруно

пронзил его взглядом. Джерард только что намекнул, что дело — семейное, что Бруно и его мать так или иначе замешаны — но это действительно семейное дело. Джерард узнал, что они с матерью только в четверг после полудня решили ехать в пятницу. И приспичило же тащить Бруно в такую даль на Уолл-стрит, только чтобы поведать об этом! У Джерарда ничего конкретного нет, и пусть не морочит голову, делая вид, будто что-то есть. Еще одно безупречное убийство.

— Я пошел, а? — спросил Бруно. Джерард ковырялся в бумагах у себя на столе, пытаясь обдурить, показать, будто есть из-за чего еще держать тут Бруно.

— Одну секунду. Выпей пока, — Джерард кивнул на бутылку «Бурбона», что стояла на полке за его спиной.

— Нет, спасибо. — Бруно до смерти хотелось выпить, но здесь, у Джерарда, нельзя.

— Как мать?

— Вы уже спрашивали. — Мать чувствовала себя неважно, страдала от бессоницы, и в основном поэтому Бруно так торопился домой. Негодование вспыхнуло с новой силой: с чего это Джерард ведет себя как друг дома! Друг отца — это еще туда-сюда. — Кстати, мы вас не нанимали, имейте это в виду.

Джерард поднял глаза, и его круглое, крапчатое, розово-багровое лицо осветилось улыбкой.

— Я, Чарльз, расследую это дело просто так. Из интереса.

Джерард раскурил еще одну сигару, формой напоминавшую его собственные толстые пальцы, и Бруно в очередной раз с отвращением приметил жирные пятна на лацканах ворсистого светло-коричневого пиджака и кошмарный мраморной расцветки галстук. Все в Джерарде раздражало Бруно. Раздражала неторопливая речь. И то, что раньше он видел Джерарда только в компании отца, раздражало тоже. Артур Джерард вовсе не был похож на сыщика — даже на такого, которому на сыщика походить и не следовало. Невзирая на его репутацию, Бруно никак не мог поверить, что Джерард — классный детектив.

— Твой отец, Чарльз, был прекрасным человеком. Жаль, что ты не успел получше узнать его.

— Я знал его достаточно, — сказал Бруно.

Маленькие, пестро-коричневые глазки Джерарда взглянули на него неожиданно серьезно.

— Думаю, он знал тебя лучше, чем ты его. У меня осталось несколько писем, где речь идет о тебе, о твоем характере, о том, что он надеялся из тебя сделать.

— Он меня вовсе не знал. — Бруно встал и потянулся за сигаретой. — Не понимаю, зачем об этом говорить. Муторно. И к делу не относится. — Он уселся на место с холодным, презрительным видом.

— Ты ненавидел отца, ведь правда?

— Это он меня ненавидел.

— Нет, это не так. Вот и видно, что ты не знал его.

Бруно провел потной ладонью по ручке кресла, и та заскрипела.

— Или объясните, куда вы клоните, или отпустите меня домой. Мать неважно себя чувствует.

— Надеюсь, она скоро поправится: я должен и ей задать несколько вопросов. Может быть, заеду завтра.

Кровь из шейной артерии бросилась в лицо. Следующие несколько недель для матери и так будут кошмарными, а Джерард все испакостит еще больше, потому что он им обоим — враг. Бруно поднялся и перекинул через руку плащ.