Чудовище и красавец (сборник)
Шрифт:
Постепенно в зал потекли люди. Я старалась держаться в стороне, не привлекая к себе внимания, даже специально оделась для этой цели особенно неброско, чтобы максимально сливаться с окружающей средой. И вроде бы получалось.
Стало шумно. Все вели себя прилично, публика, понятное дело, подобралась не базарная. Никто не кричал, но тихие голоса десятков людей все равно разрывали тишину окончательно и бесповоротно. Дальше – жарче. Пошли интервью, обсуждения, споры. Мне было безумно интересно наблюдать за всем этим сложным процессом, чувствовать себя частью совершенно новой, непривычной реальности. Не органичной
Появление в выставочном зале Аялона Альмога, известнейшего омана, имя которого было знакомо любому человеку, мало-мальски интересующемуся искусством, я пропустила, но вскоре с восторгом обнаружила его совсем неподалеку от себя. Он стоял в окружении воодушевленных молодых художников и что-то вещал, время от времени снисходительно улыбаясь. Точь-в-точь седовласый учитель, наставляющий поколение будущих звезд.
А потом он приблизился к картинам Брика. Остановился возле одного из мольбертов – специальных, выставочных, за которыми не слишком удобно было бы рисовать, а вот рассматривать работы – в самый раз. Затаив дыхание, я застыла у стены, незаметная, но готовая ловить каждое слово мастера.
Альмог поглядел на колышущееся на ветру море высокой травы и полевых цветов, куда мне лично хотелось зарыться с головой и никогда оттуда не вылезать. Перешел к следующему мольберту, изучил лес, темнеющий под испещренным звездами небом. Многозначительно покачал головой. После чего обратился к Брику:
– М-да. Печально, молодой человек. Печально. У вас определенно есть талант. Вам следовало прислушаться к моим словам три года назад, на Международной выставке в Тольне. В этом случае на сегодняшний день вы бы уже многого добились. А так… Пустая трата времени.
И он страдальчески поморщился, в очередной раз взглянув на работу Брика. Окружившие мольберт люди принялись удивленно перешептываться. Я тоже пребывала в недоумении и, как и другие, ожидала хоть каких-нибудь объяснений. Альмог их давать не спешил, а мой работодатель ничего не спрашивал. Лишь, мимолетно улыбнувшись, склонил голову, давая понять, что услышал своего коллегу и на этом считает разговор оконченным.
Но кто-то из молодых все-таки задал мастеру вопрос, и тот вполне охотно пояснил:
– Бессмысленно растрачивать дар художника на столь приземленные вещи. Тем более если это талант омана. Что здесь изображено? Цветы, трава, березы, сосны? И в чем секрет, какова идея, где второй, третий и даже четвертый смысл? Все просто, примитивно, банально. Люди и без посредничества художника могут в любой момент отправиться в лес. Но только настоящий лес будет значительно больше, чем картинный. И где, в таком случае, высокое предназначение искусства? Оно разбазаривается понапрасну, растворяется в повседневности. Возьмем, к примеру, небо, – вновь подошел он к работе с цветочным лугом. Толпа слушателей колыхнулась, перемещаясь вместе с ним. – Что это? Кахелет, не так ли? Синее небо – это неконцептуально. Зеленое небо – это загадка, фиолетовое – угроза, черное – общественный вызов. На вашем же полотне мы наблюдаем пустое, бессмысленное копирование.
В этот момент девушка, помогавшая организаторам выставки, передала Брику записку. Тот кивнул и, коротко поклонившись Альмогу, куда-то ушел. Но это седовласого мастера не остановило.
– Оманы в наше время вообще измельчали, – продолжил он, обращаясь
– А если его работы дарят людям радость? – Я и сама не заметила, как выступила вперед, отделившись от стены, с каковой до сих пор с таким успехом сливалась. – Если они красивы? Если тот, кто посещает эти картины, пусть ненадолго, но чувствует себя счастливым? По-моему, это дорогого стоит.
Лишь выпалив все это, я осознала, что следовало бы немного напрячься, ибо всеобщее внимание переключилось на меня. И напряглась.
– А что такое радость, девушка? – снисходительно осведомился Альмог. – И какое отношение она имеет к искусству?
– Адон Аялон прав, – подхватил постоянно следовавший за Альмогом художник. По возрасту он показался мне ровесником Брика. Светлые волосы были чуть длинноваты и оттого то и дело падали на глаза. – Красота – и вовсе понятие субъективное, а потому не может являться убедительным аргументом.
Я уже видела этого мужчину. Ему тоже была выделена часть этого зала, правда, совсем небольшая, а представляли его, кажется, как Дова Вайна.
– Совершенно верно, – удовлетворенно подтвердил седовласый оман. – Представление о красоте необъективно. К тому же в этом понятии тоже желательно разбираться.
Намек на то, что я со своим лицом рассуждать о красоте точно не должна, казался мне очевидным. Впрочем, я могла и ошибиться, приписав художнику то, что додумала сама. В любом случае, напрямик он ничего оскорбительного в мой адрес не сказал, поэтому и ответить на выпад, если таковой присутствовал, было нельзя. Это не помешало мне ощутить, как заливаются красным щеки и кончики ушей.
– Понятие – субъективное, но картины нравятся слишком многим, чтобы на это можно было закрыть глаза, – не собиралась сдаваться я. – Достаточно посмотреть на тех, кто посещает выставки адона Брика и покупает его работы.
Альмог поморщился так, будто услышал самую большую глупость в своей жизни.
– Популярность среди обывателей значения не имеет, – убежденно заявил он. – Подлинных ценителей искусства, обладателей поистине тонкого вкуса очень мало. Художнику следует выбирать, охотится ли он за массовостью или же пишет шедевры, каковые сумеют оценить по достоинству не тысячи, а, возможно, лишь десятки. Но истинный оман всегда будет стремиться к последнему.
– Я совершенно согласен с адоном Аялоном, – снова вмешался Дов Вайн. По-моему, блондину очень нравилось демонстрировать, что ему позволено называть знаменитого художника по имени. – В свое время я тоже тянулся к более широкому и неоригинальному направлению. Но затем прислушался к советам мастера.