Чудовище и красавец (сборник)

Куно Ольга

– Почему нет? – отозвался он. – Расчеты сделаны идеально, схемы отличные. Ну так как?

Он все-таки соизволил посмотреть мне в глаза. Вопросительно, но в то же время довольно равнодушно. Соглашусь – хорошо, откажусь – он не сильно расстроится. Я в очередной раз впечатлилась тем, насколько он красив – даже сейчас, с таким безразличным выражением лица. А может быть, именно поэтому?

Смысл вопроса дошел до меня не сразу: кто бы, скажите на милость, ответил отказом на моем месте?! Озвученное им жалованье примерно вдвое больше того, что я получала на предыдущей, весьма, кстати сказать, неплохой работе. С такими деньгами не то что за квартиру платить – вообще жить припеваючи можно! А что касается нестандартных

рабочих часов – какая мне разница? У меня что будний день, что воскресенье – одно и то же. Родных нет, близких друзей тоже. А перекрикиваться с вышедшей на балкон Лилах в любое время можно.

– Да, – поспешила ответить я, сообразив наконец, чего от меня ждут. – Я приду завтра в десять.

Пришла. Дверь мне снова открыл хозяин дома, из чего я заключила, что прислуга здесь не живет. Следом за немногословным художником прошла по вчерашнему маршруту. Однако в кабинете мы на сей раз не задержались, вместо этого прошествовав в соседнюю комнату, ту самую, где он пропадал накануне сорок минут. Оказавшись на пороге, я с трудом удержала желание замереть, разинув рот.

Это была святая святых художника, мастерская. Вне всяких сомнений, как таковая она строилась изначально и спроектирована была сказочно. Очень просторная (как зал вытянутой формы), светлая, с причудливым неровным потолком, она чем-то неуловимо напоминала оранжерею. На порядок здесь не было и намека – холсты, листы бумаги всех возможных размеров, палитры, разнообразные кисти, тряпки, безнадежно перепачканные в краске. При этом тут, кажется, не имелось ни одного предмета, который не касался бы непосредственно процесса рисования.

Мастерская была очень светлой благодаря огромным окнам, любое из которых легко было зашторить при помощи специальных рычажков (дотянуться до верха штор при всем желании нереально, столь высоки там окна). Кроме того, и на потолке, и на стенах располагались многочисленные кружочки миниатюрных светильников, которые, вероятно, можно было включать в различных комбинациях, чтобы создать нужный вариант искусственного освещения.

Но особого внимания, конечно, заслуживали стены. Ибо на них висели многочисленные картины. Вернее, так: Картины. Вне всякого сомнения, работы самого Брика. Не знаю, по какому принципу он решал, что именно оставить в этой мастерской. То ли выбирал те работы, которые посчитал неудачными, то ли, напротив, вешал на стены любимые свои произведения. Так или иначе, это было неописуемо. Практически со всех сторон на меня взирала природа, большей частью характерная для наших широт. Сосновый бор с землей, усыпанной ковром из хвои. Светло-голубая поляна незабудок, тянущихся к небу насыщенного синего цвета. Гроздь рябины, укрытая воздушной шапкой снега.

Приблизившись к незабудкам, я ощутила прикосновение легкого летнего ветерка, а от рябины, напротив, повеяло холодом. Даже если я не проработаю здесь долго, этого зрелища достаточно, чтобы с лихвой окупить все мои старания и последующие переживания. Словно я бесплатно побывала в совершенно невероятном музее.

– Что скажешь? – осведомился Брик привычно равнодушным тоном, подбирая с пола какую-то очередную тряпку.

Тогда мне впервые подумалось, что за его видимой бесстрастностью непременно должно скрываться что-то еще, ведь не может же художник столь безразлично говорить о собственном искусстве. Впрочем, если копнуть глубже, с какой стати его должно волновать мнение такой, как я? Я ведь не его коллега, не искусствовед, не известный коллекционер. Более того, во мне нет ни капли той красоты, которую Брик, судя по его работам, чрезвычайно ценил и необыкновенно тонко чувствовал.

– Это… Это сказочно, – еле слышно выдохнула я.

Он мимолетно, но все же улыбнулся, после чего мы приступили к работе.

Оказалось,

что на тот момент оман работал одновременно с тремя проектами. Два полотна были заказаны клиентами, еще одно он писал для собственного удовольствия и в перспективе планировал ехать с этой картиной на одну из наиболее престижных выставок страны. Необходимость распыляться, тратя время и силы на три работы, немало раздражала Брика, но выбора не было. И везде срочно требовались архитекторские расчеты.

Два из них я закончила за первые несколько часов. К вечеру оставался лишь третий проект, но тут дело застопорилось. Штука в том, что художник и сам был не уверен, как точно должна выглядеть будущая картина, постоянно менял расположение раскидистой ели и шпиля замка на набросках и никак не мог подобрать вариант, который устроил бы его на сто процентов. Мои же схемы напрямую зависели от результата этих поисков. В итоге над набросками и расчетами мы работали параллельно, стараясь совместными усилиями выявить оптимальную версию.

За окнами стало темнеть, и я все чаще смотрела на часы. Без десяти семь, а Брик и не думал закругляться. Семь. Семь ноль пять. Я напрягалась все сильнее. Напоминать художнику о времени не хотелось, но дома меня ждал пес, которого необходимо было вывести на прогулку. Он с самого начала очень прилично себя вел, всегда терпеливо дожидаясь выгула. Вечером мы выходили в половине седьмого – семь. Теперь, учитывая, что добираться с работы домой мне предстояло около получаса, прогулка передвигалась на тридцать минут вперед, однако я ожидала, что пес поначалу немного потерпит, а потом перестроится на новый режим. Но заставлять его ждать еще дольше…

Теперь я смотрела на часы чуть ли не каждую минуту. Время текло медленно, а Брик с головой ушел в наброски. Карандаш в его руке буквально летал по помещенному на мольберт листу. Семь десять. Четверть восьмого. Семь двадцать пять… Бедный пес, он там, наверное, уже с ума сходит. Волнуется, что меня нет, и терпеть ему все труднее, стоит около двери, скулит…

– Адон [1] Брик! – обратилась я к художнику.

Ему стоило некоторого усилия оторваться от творческого процесса.

1

Адон – господин, адонит – госпожа. Эти обращения используются при общении с аристократами либо людьми простого происхождения, занимающими высокое положение в обществе. По отношению к остальным употребляются обращения «гевер» (к мужчине) и «геверет» (к женщине).

– Да?

Я опустила голову: было неловко.

– Уже больше семи часов. Мне пора домой.

– Да брось, осталось не так уж много, – отмахнулся оман, возвращаясь к мольберту, который в данный момент интересовал его гораздо сильнее разговора со мной. Гораздо сильнее всего на свете, наверное. – Мы уже нашли верное направление, надо только его доработать. Каких-нибудь час-полтора – и мы добьем эту схему!

Я почувствовала, как волосы на голове становятся дыбом. Час-полтора?! Подобного мой пес просто не выдержит. Я даже не представляю, в каком состоянии он будет к моему возвращению!

– Нет, я никак не могу остаться так надолго.

Низ живота будто сжался в комок и слова дались тяжело, но поступить по-другому я была не способна.

Брик снова оторвал взгляд от мольберта и посмотрел на меня, на этот раз более внимательно.

– Я предупреждал, что график будет нестандартный, – строго заметил он.

С угрозой? Или все-таки нет?

– Вы предупреждали, что рабочие часы – с десяти до семи, – твердо возразила я.

Помнить свои права я умела: в моей общей жизненной ситуации это было необходимо.