Чудовище
Шрифт:
Мне должно быть все равно. Меня не должно волновать, кто такой этот папа. Но я не могу игнорировать, как с моих плеч спадает напряжение от ее слов.
— Было приятно снова увидеться с тобой. — Она медленно моргает, пытаясь взять себя в руки. Это совсем не похоже на тот беспорядок, который я ощущаю сейчас внутри себя.
Дышать становится тяжелее, и мне приходится проявить весь свой самоконтроль, чтобы не показать это. Я один раз киваю, засовывая руки в карманы, и незаметно крепко сжимаю их там.
Мы едва поговорили. Это всего лишь
Я наблюдаю, как Амели с Гасом, освобождая помещение, уходят, но слишком быстро ощущаю, что снова остаюсь в одиночестве.
Возьми себя в руки, Адам.
Вспомни, почему ты здесь. Чтобы исцелиться снаружи. Физически. Исцелить шрамы, которые укоренились на моей коже.
Внутренние шрамы… не в приоритете.
Не прямо сейчас.
Отвлечение, не важно, насколько оно красивое, какое сексуальное, какое французское, — только препятствие на моем пути. А у меня уже и так слишком много стоит на пути.
Я перевожу взгляд на Льюиса, который все это время наблюдал за мной, изучая меня. Похоже, ему удалось проследить точный ход моих мыслей.
И он выглядит… разочарованным.
— Что? — говорю я с вызовом, злясь на самого себя за то, что мне все еще важно его мнение. — Я здесь для себя, — заявляю я. — Работа, которую я проделываю, для меня самого. Цели, которые мы наметили, для меня. Я имею на это право.
Я. Имею. Право.
Льюис ничего не отвечает. Только некоторое время моргает, прежде чем один раз кивнуть. И по какой-то причине его молчание действует жестче, чем любые слова, которые он мог бы сказать.
— Ну, тогда давай, пошли работать, и посмотрим, на что именно ты имеешь право.
Он разворачивается и направляется в сторону тренажерного зала, оставляя меня осознавать свои права. Они кружатся вокруг меня, только совсем не успокаивают. Вместо этого сейчас я чувствую, как они душат меня.
Проходят две недели, и я возвращаюсь на физиотерапию. Две недели, когда я не позволял себе думать о ней, или о нем, или о чем-то еще, что может сбить меня с того пути, на котором мне нужно быть. Я игнорирую одиночество, отбрасываю любопытство и удерживаю себя в стенах, которые сам и создал.
Но стены рушатся, как только я ступаю ногой в тренажерный зал.
Она одета в блузку с красными лепестками роз, у нее длинные вьющиеся волосами, и теперь я вижу, откуда у Гаса такие локоны. Ее розовые губы шевелятся, когда она, сидя на стуле, читает очередную брошюру. Когда она переводит взгляд с брошюр на меня, ее губы замирают.
Кажется, что это длится целую вечность, но на самом деле все происходит так быстро. Ее рот изгибается в улыбке, которую я две недели мечтал снова увидеть.
Я сажусь на стул рядом с ней, мое сердце так сильно стучит, что я уверен, она может его услышать.
— Здравствуй, Адам.
Звучание этих слов обжигает мою кожу. Я хочу содрать ее, разорвать, только чтобы сделать этот жар чуть более терпимым. Но даже если бы я мог, он найдет другую точку, другое место, чтобы отметить, опалить.
— Амели. — Мой голос слегка дрожит.
Ее глаза улыбаются, как и губы.
— На «А», — заигрывает она. — Ты вспомнил.
Я так сильно пытался забыть.
Я сглатываю и быстро начинаю сканировать комнату.
— Где Гас…
— Адам, я должна извиниться…
Мы говорим одновременно, но ее слова сразу застают меня врасплох.
Извиниться?
Передо мной?
— За что? — спрашиваю я сконфуженно.
— В последний раз, когда мы разговаривали... — начинает она. В единственный раз, когда мы разговаривали. — Я уверена, что, возможно, вышла за рамки, — продолжает она.
Амели заправляет прядь волос за ухо, и я не могу сдержаться, чтобы не посмотреть на ямочку прямо под мочкой ее уха. Мне всегда нравилась мягкость и гладкость женской шеи. Я никогда не мог остановить себя от того, чтобы вдыхать, целовать, вкушать эти ямочки. А ямочка Амели выглядит самой гладкой и мягкой из всех, что я когда-либо видел.
Я быстро перевожу взгляд на ее глаза, мое тело слишком быстро отзывается болью от такой близости.
— Вышла за рамки?
Она кивает.
— Сказав тебе о том, как сильно тебя уважает Гас. Это было нечестно. Ты должен концентрироваться на своем собственном восстановлении. И мое навязывание Гаса… — она замолкает, чтобы подобрать правильные слова, — его восхищение тобой, — она подбирает верное слово, — я воспользовалась этим. Я должна извиниться.
Какое-то время я сижу и пялюсь на нее. Я наблюдаю, как в ее глазах мелькают эмоции, которые не могу распознать. Маленькие тайны, скрывающие то, о чем она думает.
— Амели…
— Это из-за того, — игнорирует она меня, — что у Гастона нет в жизни человека, которым он мог бы восхищаться. Мужчины, который смог бы понять, через что он проходит. Я стараюсь... — Она поднимает брошенную на ближайший стул стопку брошюр. — Я читаю и читаю, и пытаюсь понять. Но как я могу это сделать? Как я могу это понять, когда мои собственные чувства затмевают все остальное?
Мое сердце бьется неровно.
— Что ты чувствуешь?
Она смотрит на меня, и, наконец, я могу распознать ее эмоции. Только теперь мне не хочется их понимать.
Паника.
— Я в ужасе от того, что он может позволить шрамам определить себя. Что он забудет о том, кто он есть под этими шрамами.
Ее слова пробуждают мои собственные чувства — те, которых я старался избегать, но о которых постоянно думал. Чувства, к которым и в то же время от которых я бегу с момента инцидента.