Чувство вины
Шрифт:
Очнувшись, Курица обнаружил себя завернутым во фланелевую простыню, слипшимся, скомканным, теплым. Лепестки жалюзи шелестели под дыханием океана. Утро сочилось в комнату. Шумели первые автобусы, стрекотала пила садовника, гуляки, возвращающиеся с ночных попоек, издавали неуместные возгласы. Он упирался головой в спинку кровати. Прямо в пятно.
Отдышавшись после гнусного сна, он несколько раз смачно моргнул и подумал, что хорошо, пожалуй, что он пристрелил и его, и ее. Не будут мешать тихому, домашнему счастью. Уют, привычный уклад, знакомые тропинки, регулярный утренний поворот направо, где
Некоторая даже благость снизошла на него и успокоила. Он протянул руку вправо – пусто.
Блондинки нет.
В такую-то рань.
Когда он вернулся накануне, она уже спала. Или притворялась. Теперь через открытую дверь был виден отблеск света из соседней комнаты.
Блондинка сидела в кресле и шила. Рядом с ней были аккуратно разложены металлические пружины, гора клочков белой синтетической ткани, похожей на сахарную вату, и множество цветастых лоскутов, напоминающих о матрасе. Да и само шитье отдавало матрасом. Матраса, между тем, нигде не было. У стены нет, в холле не видать.
– Который час?
– Полвосьмого.
– Что-то ты рано вскочила.
– Захотелось что-нибудь сшить.
Блондинка показала почти законченное, размером с новорожденного, существо с четырьмя лапами. Голова существа имела вмятины и шишки, как у какого-нибудь бедолаги журналиста, которого поколотили бейсбольными битами в ночной подворотне.
– Тебе нравится?
– Прямо ребеночек!
Блондинка прижала розовое в цветах существо к груди, покачала. А потом показала его телефон.
– От кого это?
Он прочитал сообщение, пришедшее накануне, когда он был в парке: «Утром родила тебе сына. Пока».
Трубы, прошивающие газоны, лопнули. Фонарные столбы, которые пришпиливали асфальт, повылетали. Асфальтовые дороги, стягивающие землю, разорвались. Океан оказался наверху, сердце выскочило из нагрудного кармана и поскакало, и только он собрался схватить его, как океан бухнулся.
– Хочешь подержать?
Блондинка протягивала ему куклу.
– У меня начались месячные. Я больше не беременна.
Курица смотрел на игрушку.
– Что у тебя с руками?
Кожа между большим и указательным пальцами на обеих руках, особенно на правой, была стерта до мяса. Шутка ли – разрезать ножницами целый матрас. Блондинка посмотрела на свои ладони.
– А я и не заметила.
Когда он склонился над ее руками, она вдруг прижала его голову к себе и держала долго. А ему было неудобно стоять, но он стоял, как по утрам, когда она на него свою ножку во сне закинет, а он не шевелится, чтобы ножка подольше так оставалась. Курице даже показалось, что его макушка начала мокнуть, но утешать он не решился.
Курица смотрел на город. Вчерашняя вода ушла, тротуары и улицы были сухи и поблескивали только у кромки бордюров. Небо наглухо замостилось выпуклыми облачками, под которыми ползло солнце. В каждом окне, за каждой шторой, за жалюзи просыпался, ворочался, умывался человек, который не знал о нем, не любил его. А он любил всех. И всех ему было жалко. Океан
Он перезвонил по номеру, с которого пришло сообщение. По номеру той, встреченной в парке. Это она написала.
Номер заблокирован.
Вокруг бассейна натянули предостерегающую желтую ленту. Бассейн был спущен, и только в одном углу возился механик, сущий таракан, упавший в пустую кастрюлю.
С чего он взял, что блондинка залетела от дога… Это мог быть его ребенок…
В дверь постучали.
Блондинка отперла.
– Доброе утро, мэм! – заявил с порога забродивший изнутри попрошайка-Маркес. – Мы вчера с вашим мужем обсуждали матрас.
Дворник пролез в квартиру, оттеснив блондинку запахом отбросов.
– Помню эту квартирку, здесь бразилец жил, а до него массажистка с дочкой. Она клиентов принимала, – дворник многозначительно посмотрел на блондинку своими мясистыми глазами.
Он хотел сказать что-то еще, но умолк. Увидел гору розовых лоскутов, кубики поролона, комки «сахарной ваты», пружины.
Дворник выпятил губы, подобрал их и снова выпятил. Сделал губами круговое движение. Целую губную зарядку произвел. Дворник покосился на руки блондинки, на сшитую игрушку.
– Вижу, вы без меня управились, – пробормотал дворник и попятился в дверной проем, будто боялся, что дверь захлопнется и он останется наедине с этой женщиной, которая накануне вечером пустила в себя струю воды такой силы, какую только можно было извлечь из крана. Чего ждать от женщины, которая баловалась с водой до тех пор, пока не потекла кровь, и потом еще некоторое время, чтобы наверняка. А потом взяла да изрезала королевского размера матрас в лоскуты. И сшила четвероногое существо. Дворник не знал и не мог знать подробностей, но тоска вдруг окутала его и выпихнула вон.
– Я фотографию стерла, чтобы быть честной. А потом прочла это сообщение. Я никогда не читаю твои сообщения. Но тут почувствовала. Меня никто так хорошо не фотографировал. Чтобы морщины не были видны и живот. Пока женщина может родить – она горит, ее все хотят. А я теперь – перегоревшая лампочка, даже фотографии не осталось. Только работа и старость.
Курица воткнул свою флешку и открыл сохраненную накануне картинку, где блондинка ласкает дога. С холста, прислоненного к стене, смотрела убитая им во сне мать его сына. Курица только сейчас понял, что изображенная девушка – точь-в-точь встреченная девять месяцев назад в парке. И лицо, и весь ее внешний экстерьер. Курица выдавил на палитру несколько тюбиков и быстрыми мазками оплодотворил сучку. Вырастил ей пузо.
В ее взгляде появилось что-то ошеломительно вульгарное. И прекрасное.
Курица замазал крест и митру, в руки вложил черный автомат.
Затем он вывел на картине самого себя, стоящего перед беременной на коленях. Мать его сына протягивала ему оружие.
Курица замалевал ее лицо цветной шапочкой-чулком. Оставил только прорези для глаз. Посмотрел в ее глаза и замалевал – надел ей на голову мешок.
Он подошел к зеркалу. Позади него, в глубине квартиры, перед окном сидела блондинка. Он долго смотрел, и ничто не мешало ему видеть ее и себя. И никого, кроме них, не было больше.