Чужая корона
Шрифт:
К моему великому неудовольствию, на этом наше знакомство с паном Грютти и его друзьями не закончилось. Они и не думали покидать книгохранилище. Вместо этого, позволив нам с Думкой делать с черепом все, что мы хотим, лишь бы мы его только не сломали и не испортили, они крепко-накрепко позакрывали все двери и окна и как ни в чем не бывало расположились на отдых. Ясь, мой верный подручный, несколько раз по их просьбе лазил в мой крепкий подвал за вином. Череп, при этом говорили они мне, стоит немалых денег, так что они потом за все щедро расплатятся. Глупцы, подумал я тогда. И, как показало время, я не ошибся.
Однако не будем забегать вперед, а продолжим излагать все по порядку. Итак, Великий князь надел корону и исчез, все разбежались кто куда. Они очень боялись Цмока. Но
— А то, — сказала она Зубу, — это же что такое творится, мой дороженький?! Что же теперь мне, бедной дурной вдове, одной, что Ли, со всей державой управляться?! Аленка-то еще совсем дитя! Вот и скажи им, дороженький, что одной. Так что пускай скорей бегут до меня на подмогу. А у кого из них на это ноги не пойдут, так тех бери за чуб и волочи!
Пан Зуб вывел из казармы всех, кого там нашел, и они пошли по Глебску. Действовали они очень решительно и поэтому даже несколько более двух третей депутатов (а больше по Статуту и не надо!) к пяти часам пополудни уже сидели в Большой коронной зале (без короны).
А те из их коллег, которые посмели туда не явиться, сперва съехались на подворье Горельского старосты пана Гардуся Гопли, а потом, уже на ночь глядя, отстреливаясь от наседавших стрельцов, ушли в Горельск и, говорят, провели там свой особый сойм, который никакой законной силы, конечно, не имел, поэтому я даже не стану здесь упоминать о том, чего они там постановили.
А наш законный сойм проходил вот как. Вначале там были всякие формальности, потом к панам депутатам вышла наияснейшая княгиня и долго, горячо, по- бабьи срамила их за их постыдное бегство с площади, говорила, что она распоследняя дура, потому что раньше она совсем иначе про них думала, а надо было бы не думать, а она вот, дура, думала, а теперь чего ей думать, а? Короче говоря, она этой своей нарочно заковыристой речью ввела их в полное замешательство, они уже тоже не знали, что им по поводу всего этого думать…
Как вдруг наияснейшая сделала вот такой вот жест рукой, по-простому говоря, поманила пальцем…
И к панам депутатам вышел я, а следом за мной доктор Думка.
Нас, как вы уже догадались, стрельцы тоже посетили. Мы с доктором подчинились их требованию, точнее, приглашению нашей наияснейшей господарыни. А вот пан Грютти и его друзья от подобной чести отказались, заявив, что они сегодня уже довольно насмотрелись на здешнее гостеприимство. Кроме того, добавили они, они выполняют последнюю волю Великого князя Юрия, который наказывал им ни на один миг не оставлять череп Цмока без присмотра, а если после продавать его, так только за восемьдесят тысяч чистых талеров. Иначе говоря, они требовали по десять тысяч на каждого, а до этого обещались стоять, и стрелять, и рубить до последнего, а как они это делают, об этом, хвалились, спросите у Цмока. Стрельцы оставили их в покое. А мы с Думкой явились в Палац, там нам было сказано то, что должно было быть сказано…
И вот мы уже вызваны к панам депутатам. Первым говорил я. Я им как малым детям объяснил, что к внезапному исчезновению Великого князя Юрия Цмок не имеет ровным счетом никакого отношения. Великого князя, доказывал я, погубила корона. Так что слава Богу, продолжал я, что она наконец разбилась, так как она была сделана из янтаря, иначе из морского ладана, и потому постоянно тянула нас на дно. А вот теперь, с жаром продолжал я, она наконец разбилась, даже, это будет точнее, Великий князь ценой своей жизни разбил ее и тем самым уничтожил это ее ужасное проклятие, которое в течение многих веков тяготело над нашим многострадальным Краем. То есть моя мысль была простая и ясная, паны депутаты не посмели ее оспаривать. Тем более что человек так уж устроен, что он не любит оспаривать то, что его утешает. На этом, кстати, я и строил тактику своей речи. Так, например, во второй ее части я ознакомил панов депутатов с результатами своих исследований черепа Цмока. Никакой это, я сказал им, не Цмок, а самый что ни на есть типичный динозаврус директ, вот вам замеры его черепа, а вот проба костного мозга, вот зубная формула, вот прикус, а вот… Ну, и так далее. А под конец я сообщил, что мои селитьбенские гости, люди, мир повидавшие, просят за череп динозавруса восемьдесят тысяч. И это, кстати, вовсе не дорого, тут же добавил я, подняв вверх указательный палец, потому что в Чужинье за подобную диковину можно получить и много больше!
Зачем я сказал им это последнее, я сам теперь не знаю. Знаю только, что это было уже лишнее, мы же ведь не в корчме!
Но ладно. А после меня говорил доктор Думка. Он тоже держался молодцом, ссылался на расположение планет, яркость звезд и еще на какие-то совсем уже мудреные факторы, результатом взаимодействия которых якобы явилось то, что если паны депутаты сейчас проявят мудрость и дальновидность, а также…
Нет, не буду я всего этого повторять! Не могу! Но зато на панов депутатов его речь подействовала сильно, если не сказать, что мощно. Выходили мы от них в полной, гнетущей тишине.
Потом мы сидели в кордегардии, нас стерегли, как опаснейших государственных преступников. Заседание продолжалось, но мы не знали, к чему оно клонится. Точнее, это я не знал, а мой коллега и тогда, в кордегардии, и после всегда утверждал, что он будто бы еще с весны точно знал, чем все это закончится, что, мол, тот его весенний гороскоп на княжну Алену был не лживой, как некоторые думают, выдумкой, а научно высчитанной правдой. Га, насмешил! Астрология разве наука?! Вот что я думаю даже сейчас, а тогда я и подавно так думал, и потому я очень волновался, я же прекрасно помнил страшную Нюрину угрозу и про бренность наших с Думкой жизней, и про дальнейшую судьбу нашей университетской библиотеки, которую она может в случае чего пустить на растопку своих многочисленных печей.
Короче говоря, о многом я тогда передумал, сидя в холодной кордегардии.
Но вот наконец туда явилась обер-камер-фрау Гапка (уже добрый знак!) и пригласила нас до Самой.
— На абаранки, что ли? — несмело поинтересовался я.
— На них, ни них! — охотно подтвердила Гапка.
У меня как будто камень с сердца свалился. Стрельцы кинулись нас развязывать. Ну, слава Тебе, Господи, радостно подумал я, значит, эти дурни все же выбрали Алену, как того пан Думка и нагадывал.
Так оно, оказалось, и было. Когда мы уже сидели у наияснейшей за абаранками, она нам вкратце рассказала, как там, на Сойме, было дело. Она требовала с них подтвердить введение наследственной формы правления в совокупности с правопреемственностью власти, а пан Деркач, ее основной оппонент, налегал на одну только наследственность. Оно и понятно, он хоть и дальняя, но все-таки родня покойному князю Юрию. И вот так она долго с тем Деркачом препиралась, но потом — тут она не стала все подробно объяснять, сказала, задурили они ей голову, — потом правда все-таки осталась за ней (это опять же ее выражение), и в итоге большинство депутатов высказалось за Алену, Борисову дочь, а Юрию почти что как невесту.
Итак, нашей Великой княгиней и господарыней они избрали Алену. Ее, правда, на Сойме не было, ей, забегая вперед, скажу, эта власть была совершенно не нужна. Ей вообще здесь у нас ничего не было нужно, ничто ее уже не радовало, а только печалило. Она по целым дням сидела у себя в покойчике, смотрелась в зеркало, читала переводные чужинские книжки или писала письма, опять же в Чужинье, где простым драгунским полковником служит ее старший брат Петр. Письма эти никуда не отправлялись, потому что к тому времени не только почтовые, но и всякие другие перевозки у нас уже не производились. На дорогах было очень неспокойно, всякого лихого валацужья развелось тогда столько, что не только мы, паны, но даже хлопы не решались без крайней нужды пускаться в дорогу. Они сидели по своим деревням, вели свое примитивное натуральное хозяйство и, как говорится, радовались жизни. Пусть скромной, зато вольной. Дикари!