Чужая корона
Шрифт:
Сборы были недолгими. Отец дал мне большой кошель битых талеров, сказал, что этого мне на первое время хватит с лихвой, дал свою любимую саблю Лиску, с которой он еще сам когда-то ходил в Златоградье. Еще он дал мне в провожатые нашего самого надежного гайдука Ахрема. Ахрем неоднократно бывал в Златоградье, он там даже однажды женился. Там же ему, правда, в другой раз, отрезали левое ухо. Одним словом, Ахрем знал те места не понаслышке.
Взяли мы с Ахремом по два аркебуза, отец опять же выбрал самые лучшие, съездили в Зыбчицы, там заказали по обедне, поставили по свечке святому Нечиппе, потом вернулась домой, выпили на посошок, после чего уже посели на коней и поехали в Гуляйку, на Харонус. Поехал с нами и отец, все наши гайдуки и все наши валацужные паны, так
В Гуляйке, в корчме, мы еще посидели. Потом зашел за нами Гришка Малый и сказал, что челн уже стоит. Мы вышли на берег. Там отец вдруг ни с того ни с сего расчувствовался — обнял меня за плечи, чего он прежде никогда не делал, покачал головой и сказал:
— Совсем я старым стал! Возвращайся.
Я пообещал вернуться. Я, может, еще бы чего-нибудь сказал, но отец опять разгневался, погрозил мне пальцем и сказал:
— Дурень, молчи! Сила не в словах, а в доброй сабле. Иди!
Мы с Ахремом сели в челн, гребцы сразу же оттолкнулись веслами от пристани, и мы поплыли вниз по Харонусу. Странное дело! Я очень ждал этого часа, но когда он наконец наступил, я вдруг подумал: все пропало! Мне стало так страшно, что хоть прыгай за борт и плыви обратно. Но я только обернулся назад и помахал отцу рукой. Отец на это очень разозлился и стал грозить мне кулаком. И это правильно, подумал я, он же сколько раз мне говорил, что руками на прощанье машут только бабы.
Но я отвлекаюсь. Итак, мы плыли по Харонусу. Харонус — полноводная, богатая рыбой река. На второй день пути наша пуща кончилась и по обеим сторонам Харонуса пошли голые, заросшие сочным ковылем берега. Там почти никто не живет, потому что это весьма беспокойные земли. Вот уже лет триста как крунцы и царцы постоянно враждуют из-за них. Да и сами местные жители там очень воинственны. Там каждый хлоп, выходя из дому, обязательно берет с собой хотя бы саблю, а то и аркебуз в придачу. Панов там нет, деревнями командуют так называемые полковники, избираемые из местных же хлопов. Хлопы эти весьма осмотрительны. На берегах Харонуса никто из них не селится. Так что там можно два, три дня плыть и никого на берегу не увидишь. Но будьте уверены: за вами всегда наблюдают. Просто идущих на Низ почти что никогда не трогают. А вот зато когда вы возвращаетесь с Низа, особенно если ваш челн глубоко сидит в воде, то можете не сомневаться в том, что местные полковники этого так не оставят. Слава Создателю, что они до сих пор еще не сговорились между собой. Но когда это все-таки случится, полковники сойдутся на согласительный сойм и изберут себе, скажем так, генерала, то тогда здесь все очень быстро переменится.
Но я снова отвлекаюсь. Короче, дальше было так: на тринадцатый день Пути челн, нанятый моим отцом, доставил нас на Низ, в устье Харонуса, прямо на главную пристань Селитьбы.
Не дожидаясь ваших вопросов, скажу: Селитьба — это вольный город. Он никому не подчиняется и этим гордится. А вот еще: в Селитьбе нет хлопов, там все паны. Это, конечно, не означает того, что все тамошние обитатели суть благородного происхождения. Там так: всякий, кто приходит туда с оружием, есть пан. Что ж, в этом имеется своя логика. В самом деле: вооруженный человек — это и есть человек свободный, потому что оружие тебе на то и дается, чтобы никто не смел тобой помыкать. А подчинение в бою — это уже совсем другое дело, оно необходимо для того, чтобы с наименьшими потерями одолеть врага и завладеть его имуществом. Вот для чего нужны военная дисциплина и военные предводители.
В Селитьбе, как теперь понятно, тоже есть разной значимости предводители. Они каждую зиму, между походами, переизбираются. Когда я прибыл в Селитьбу, там самым важным предводителем, или, вернее, кошевым воеводой, был всем — наверное, и вам — хорошо известный пан Солопий Вернидуб. Его тогда уже в десятый раз переизбрали. Что и говорить, пан Солопий очень опытный военный стратег. Кроме того, он прекрасно владеет всеми видами известного нам оружия. А руки у него такие сильные, что даже просто одними пальцами он легко разрывает на клочья двойные златоградские дукаты — я сам лично это видел.
Так вот, как только мы прибыли в Селитьбу, то сразу, даже не заходя в наш крайский курень, пошли к пану Солопию. У меня было к нему рекомендательное письмо от отца. Отец хорошо его знал — когда-то они вместе бежали из плена. Поэтому, сказал я, пан Солопий с радостью нас примет. Но мой Ахрем был на этот счет совсем другого мнения.
К сожалению, он оказался прав. Когда мы подошли к дому, который занимал пан Солопий…
А дома у них маленькие, глинобитные, крытые камышом, называются «побудовы». Все они примерно одинакового вида, только на крышах некоторых из них установлены бунчуки проживающих в них местных предводителей. На побудове пана Солопия тоже стоял бунчук — великий кошевой. Это такое длинное копье с привязанным к нему хвостом морского коня.
Так вот, мы подошли к кошевой побудове. На ее крыльце сидел кошевой писарь, пан Грицько, и курил трубку. Этот писарь наотрез отказался пропускать нас к пану Солопию, сказав, что-де пан кошевой воевода изволит отдыхать после обеда. Тогда я попробовал ему объяснить, кто мы такие и откуда. Но мои слова не произвели на писаря никакого впечатления. Даже не вынимая трубки изо рта, этот негодяй посоветовал нам сперва обратиться в наш крайский курень, и уже только после этого, если на то будет воля нашего куренного воеводы, мы сможем снова явиться сюда. Тогда, оттолкнув в сторону Ахрема, я уже почти закричал, что у меня есть рекомендательное письмо к пану Солопию, написанное его старым боевым товарищем паном Сымоном.
— О, це гарная справа! — сразу оживился писарь, забрал у меня письмо…
Но не пошел в побудову, а сказал, что как только пан кошевой проснется, он обязательно передаст ему «эту цыдулю». А пока что, невозмутимо продолжал пан писарь, нам нужно идти в свой курень и там дожидаться ответа.
Я был крайне разгневан подобным оборотом дела, но на этот раз послушался Ахрема, и мы пошли к своим.
Тут нелишне будет вам сказать, что так как население Селитьбы весьма разношерстно, то для удобства ведения военных действий тамошние силы поделены на несколько разноплеменных куреней. Есть, это самый многочисленный, полковничий курень, есть наш, крайский, есть царский, крунский и так далее. Каждый из куреней занимает свой определенный квартал. Селиться ты, конечно, можешь, где тебе заблагорассудится, это никому не возбраняется, но в случае боевой тревоги или еще какой-либо надобности ты должен как можно быстрее оказаться под своим куренным бунчуком. Опоздавшие подвергаются суровому наказанию. Поэтому большинство предпочитает иметь свое место пребывания поближе к своему бунчуку.
Итак, я продолжаю. Покинув кошевую побудову, мы довольно быстро — Ахрем хорошо знал дорогу — явились к своим. То есть подошли к побудове нашего куренного воеводы с нашим бунчуком на крыше. Наш крайский куренной бунчук, напомню вам, выглядит так: длинный кусок черной материи с двумя ярко-красными кружочками посередине. Считается, что это глаза Цмока.
Сидевшие на крыльце нашей побудовы паны не были столь чопорными, как вышеупомянутый Грицько. Едва только завидев моего Ахрема, они тут же стали громко и радостно его приветствовать. Я же вам уже говорил, что Ахрем в тамошних местах был своим человеком. Его сразу пригласили «в хату». А на меня никто и внимания не обратил.
Мы вошли в побудову. Какие-то люди (язык не поворачивается называть их панами) лежали по углам на камышовых подстилках и крепко спали. А сам куренной воевода и еще несколько наших старшин молча сидели за пустым столом. Они были чем-то сильно озабочены.
Чтобы потом не отвлекаться, сразу скажу: нашим куренным воеводой в то время был пан Павал Дюба, человек весьма темного прошлого, маленького роста и необычайной хитрости. Все его очень уважали.
Теперь продолжаю: когда мы к ним вошли, воевода и его старшины выглядели весьма мрачно. Даже появление Ахрема не очень-то их оживило. Пан куренной сдержанно поприветствовал его и поздравил с возвращением, а старшины и вовсе только покивали головами. Зато моя особа сразу вызвала у пана куренного интерес.