Чужая корона
Шрифт:
Я сдержанно кивнул. Тогда пан Солопий посмотрел на своего писаря, ненавистного мне пана Грицька, который вчера вечером не постеснялся явиться к нам на пир, и повторил:
— Говорили паны, говорили! Вот я и присмотрел тебе один такой корабль. И стоит он очень недорого.
Тут он опять посмотрел на Грицька, потом на меня (а я был красный, как бурак) и сердечно, как ему казалось, продолжал:
— Но я знаю и вот еще что: какое у тебя, пан Юрий, горе. Нет у тебя больше денег! Ты их вчера все пропил с нашими панами. Только разве это горе? Это доброе дело, пан Юрий! И я тебе за это добром отплачу. Я дам тебе тот корабль. Дам в долг. За половину всей твой добычи. А вторую половину добычи ты отдашь тем моим панам, которых я для тебя найму на тот корабль. Согласен?
Я сказал,
— Добрая слава! — сказал пан Солопий. — И еще сам корабль, до самой зимы. Э, не кривись, пан Юрий! Лето у нас на Низу длинное, так что ты потом еще раз, а то и два успеешь сходить в Златоградье, и тогда уже не с пустыми руками вернешься домой.
— А если, — спросил я, — я уже в первом походе погублю твой корабль, тогда как мне с тобой рассчитываться? Я же ведь только в первый раз пойду на Златоградье, так что может всякое случиться.
— Э! — рассмеялся пан Солопий. — Ничего с тобой не случится. Потому что я тебе дам только сам корабль, но корабельным головой на нем будешь не ты, а будет мой старый верный друг пан Ахрем Одноухий. Согласен на это?
Мне ничего не оставалось, как согласиться. После чего пан Солопий велел пану Грицьку отвести меня к моему будущему кораблю, а потом, добавил он, мы опять вернемся в кошевую побудову и приступим к набору команды.
Мы пошли на берег, к кораблю.
Когда обитатели Селитьбы говорят о корабле, то нужно иметь в виду, что они под этим словом подразумевают не что иное, как самый обычный челн, только больших размеров, саженей десяти в длину и почти что двух в ширину. Экипаж таких челнов обычно состоит из полусотни панов, двадцать из которых сидят на веслах, а двадцать дожидаются своей очереди, а остальные десять — это корабельный (точнее, челновой) голова, его поручик (есаул), а также рулевые, парусные, плотник, кухарь и так далее. Мачты на таких челнах несут по одному косому парусу и устроены так, что при необходимости их можно опускать и складывать прямо на челн. Тогда такой челн издалека почти не виден и получает возможность едва ли не вплотную приближаться к врагу. Больших кораблей в Селитьбе не строят и даже не берут в качестве трофеев, потому что в том ремесле, которым занимаются тамошние жители, ценятся исключительно неприметные, малой осадки суда, которые, при случае, можно переносить по суше из одного залива в другой.
Ну вот, теперь вы в общих чертах представляете, какой корабль присмотрел для меня пан Солопий. Такой корабль, а точнее, челн, у нас в Крае стоит раз в десять меньше той суммы, которую называл пан Павал. Но пана Павала можно понять: на Низу земли голые, деревья не растут, и потому сплавленная по Харонусу древесина ценится дорого. Гонять плоты на Низ — это, как я потом узнал, весьма доходное дело.
А пока что меня подвели к моему будущему кораблю. Это был новый, добротный, только что просмоленный морской челн. Он еще лежал на берегу. Пан Грицько водил меня вокруг него, похлопывал его по бокам и расхваливал на все лады. То есть вел он себя как удачливый конокрад-барышник. Еще бы! Ведь те деньги, которые я накануне снес в корчму, уже лежали в сундуке у Солопия. Иначе говоря, я уже сполна заплатил им за корабль, а теперь они продают его мне во второй раз, точнее, дают только в аренду, да еще в какую — под всю мою будущую добычу! Разве тут не будешь рад? Ну и пусть они себе радуются, думал я, разглядывая свой будущий корабль. Мой отец, думал я, не дурнее Солопия, поэтому если бы он захотел сэкономить, то дал бы мне корабль еще дома. Но он не экономил. И правильно делал! Нам не деньги нужны, нам нужна слава.
А здешним людям нужны деньги, они их от нас получили — и я сразу стал им люб. Именно этого и добивался мой отец — и добивался совершенно правильно.
Вот примерно такие мысли были у меня тогда на берегу. А то, что говорил мне Грицько, я не слушал. Осмотрев свой корабль, я осмотрел и другие, часть из которых еще тоже лежала на берегу, а часть уже была спущена на воду. Осмотр меня удовлетворил — мой корабль смотрелся не хуже прочих.
После осмотра мы вернулись к Солопию. Там, кроме моего Ахрема, уже были и другие наши: пан Павал, пан Дуля и некоторые другие старшины. Пан Солопий сидел на лавочке возле крыльца и с важным видом щелкал тыквенные семечки, а наши чинно стояли рядом. Когда я подошел, Солопий спросил, приглянулся ли мне мой корабль. Я сказал, что очень приглянулся, только мне еще нужны к нему весла, мачта, парус, якорь и пятьдесят добрых панов в придачу. Пан Солопий усмехнулся и сказал, что все, что еще нужно кораблю, пан Ахрем, как наш корабельный голова, получит завтра утром в кошевой скарбнице. А придачу, то есть пятьдесят добрых панов, мы и сами славно подберем у себя в крайском курене. Сказав это, пан Солопий выразительно посмотрел на пана Павала, и тот заверил его, что уж чего-чего, а добрых панов у нас предостаточно.
— Вот и добро! — удовлетворенно заметил пан Солопий и важно кивнул, после чего вновь принялся за семечки, тем самым давая понять, что разговор закончен.
Мы вернулись в свой курень и приступили к набору команды. Происходило это так: мы сидели в нашей куренной побудове, к нам по одному заходили те из наших крайских панов, которые по той или иной причине желали записаться к нам на корабль. С теми, кого Ахрем знал еще по прежним временам, он беседовал лично. А неизвестных ему панов представлял либо сам пан Павал, либо наш казначей пан Дуля, либо наш писарь пан Максим. Как оказалось в дальнейшем, паны- избиратели хорошо знали свое дело, команда у нас подобралась знающая, крепкая. А тогда, за куренным столом, я на это мог только надеяться.
Выбор команды затянулся до вечера. Вечер мы опять провели в корчме. На этот раз за угощение платили наши будущие боевые товарищи.
А уже прямо со следующего дня мы вплотную приступили к подготовке к походу — спустили наш корабль на воду и привели его в полный порядок. На это ушло три дня. Работали мы от зари до зари, пан Павал постоянно торопил нас, говорил, что вот-вот погода на море наладится, и тогда жди гостей. Иными словами, он очень беспокоился, что сразу по окончании сезона весенних штормов к устью Харонуса могут явиться златоградские корабли, так называемые карамузалы, и тогда нам будет крайне трудно выбраться в открытое море.
Карамузалы — это большие трехмачтовые морские суда, на каждом из которых может быть до десяти пушек и сотни солдат, а на пятидесяти веслах там как правило сидит двести пятьдесят гребцов. На наше счастье, карамузалы из-за своей глубокой осадки не могут заходить в мелководное устье Харонуса, и поэтому каждую весну они поджидают нас неподалеку, на рейде.
А у нас в ответ на это есть несколько различных контрдействий. Одно из них — это не по сезону ранний выход на промысел. Именно его тогда и выбрали наши паны куренные на своей сходке. Потом они тянули жребий, и наш пан Павал вытянул нам идти первыми. Вот мы и спешили. Пан Солопий лично наблюдал за нашими приготовлениями. А потом, когда мы уже уходили, сказал пусть и короткую, но очень зажигательную речь.
Тут к слову будет напомнить, что сам пан Солопий давно уже почти не ходит на промысел. Это и неудивительно: с него вполне хватает и того, что он получает с аренды своих кораблей. Так, например, в тот год у него их было пять. Кроме того, он еще получал…
Но я отвлекаюсь. Итак, уходили мы на четвертый день, на рассвете. Первым шел корабль пана Павала, за ним шел Дуля, третьими шли мы, а всего наш курень выставил тогда семь кораблей. Версты через две ниже Селитьбы мы свернули на Желтый рукав, потом прошли по Кривой канаве, и уже только оттуда пан Павал решился выйти в море.
Удивительное дело! На реке было тихо, и день был погожий, небо ясное, но лишь стоило нам сунуться в море, как мы сразу попали в шторм. Там нас болтало и швыряло так, что я и рассказывать вам не буду — вы все равно не поверите. Только уже ближе к вечеру я по- настоящему пришел в себя, но Ахрем все равно запретил мне вставать. Так я и пролежал до той самой поры, когда мы — с большим, между прочим, трудом — причалили к берегу. Там, среди голых камней, на песке, мы и переночевали.
Так потом продолжалось еще восемь суток — сперва с утра до вечера нас нещадно трепало в море, а потом всю ночь меня, уже на берегу, как пьяного болтало во сне.