Шрифт:
Вступление
Фиолетовая дымка парила над карьером, проплывая в воздухе, как вуаль, и поднимаясь ввысь, к облакам, спрятанным за фиолетово-серым небом, плотным, как тяжелая намокшая ткань.
Все, что осталось после пожара, – странная фиолетовая дымка. Гарь уже растворилась в воздухе, и расплавленные огнем камни лежали на дне карьера.
Дымка-вуаль поднималась как раз над искореженным и наполовину почерневшим остовом автомобиля, врезавшегося в мягкий грунт. Обгоревшие обломки железа, присыпанные грязным песком, как скелет доисторического животного, громоздились на дне, представляя собой невиданную и фантастическую картину, символизирующую растерянность и утрату.
Двое мужчин весьма специфической внешности, стоя на краю карьера, внимательно всматривались в почерневшие обломки. Внизу вдоль левой щеки старшего мужчины тянулся старый грубый шрам, плавно переходящий на шею. Его лицо говорило о том, что это человек невероятной силы воли: если он пережил такую боль и вернулся к жизни. Лицо его было меченым, и навсегда оставалось в памяти тех, кто сталкивался с этим человеком, как грозное предупреждение, что с ним лучше не сталкиваться вновь.
Второй мужчина был молод, очень высокого роста, но казался каким-то узким и высохшим – все части его тела были словно вытянутые в длину. Его лицо было узким и плоским, на которое в толпе никто бы не обратил внимания. Но жесткий блеск в его глазах подсказывал, что это не так.
Сзади, далеко от карьера, где полицейское ограждение закрывало доступ местным зевакам и журналистам, все еще толпились люди, щелкая вспышками телефонов, увлеченно снимая жестокую человеческую смерть.
Тела, которые спасатели достали с большим трудом, уже упаковали в черные мешки и увезли подальше от любопытных и пустых глаз. На дне карьера еще работали эксперты – до окончания работы им оставалось собрать последние штрихи.
– Фиолетовый цвет… – Меченый вглядывался в пространство с такой внимательностью, словно хотел прочитать какие-то знаки в прозрачном воздухе, – почему такой странный цвет?
– Какой-то химический процесс, – пожал плечами его компаньон. Узколицый, наоборот, не отрывал глаз от происходящего на дне карьера, где копающиеся в деталях машины эксперты напоминали насекомых, которые атаковали труп умершего гиганта: – Распад в результате горения. Странно, правда?
– Никогда еще не видел такого странного дела, – Меченый раздраженно передернул плечами, – так высоко! Похоже на панораму с колеса обозрения в городском парке.
Узколицый фыркнул – это было не очень вежливо, но сравнение показалось ему уж слишком забавным.
– Странное дело, говорю, – повторил старший, – мне не дает покоя этот фиолетовый цвет – люди, сгорающие заживо, так не горят.
– Это просто закат, – вздрогнул второй, – краски близкой осени. Ничего больше.
– Ничего больше… Сколько лет как заброшен этот карьер?
– Семь, – его спутник с удивлением посмотрел на него, – разве вы не знали этого? Как раз семь лет назад карьер закрыла экологическая экспертиза! Истощение запасов песка. Днепр… Я дословно не помню. Что-то такое. И депутатское ходатайство это подписал… Кораблев.
– Кораблев, – повторил Меченый, – да помню я! Помню, но не могу понять. Кому потребовалось убивать такое ничтожество?
– Вы кого имеете в виду? – хохотнул его спутник. – Кораблева или его спутницу?
– Какую, к черту, спутницу! – фыркнул старший. – Разве у каких-то спутниц есть имя? Кто будет его помнить, зачем? Таких по пятьсот штук на каждом углу! А вот Кораблев… Более бесполезной инфузории просто не существовало, поэтому…
– Поэтому вы заказали эту странную химическую экспертизу по горению, так? – нахмурился Узколицый.
– Возможно. Я ничего не знаю.
– Я никогда еще не сталкивался с более странным делом! Этого не может быть! Это просто не может быть правдой.
– Этого не может быть потому, что не может быть никогда! – улыбнулся Меченый. – Кто сказал?
Фиолетовый цвет быстро исчезал в воздухе, развеивая сияющие частицы как куплеты не написанной песни.
– Я тебе скажу еще кое-что – про убийцу. – продолжал Меченый. – И можешь это запомнить. Ошибка. Рано или поздно он допустит ошибку. Я буду ждать. Если понадобится, целую жизнь, но поймаю этого урода. Я чувствую – ошибка близко. Она обязательно случится… И я даже знаю, что это будет.
– Какая ошибка, что это будет? – машинально повторил Узколицый, явно не вдумываясь в смысл слов.
– Женщина. Это будет женщина.
Я не знаю, с чего начать. Я боюсь смотреть на свое лицо в зеркале – мне не нравится то, что я могу там увидеть. Пусть другие не замечают никаких изменений, но я-то знаю: перемены кроются не в том, что снаружи. Перемены – они под чужой кожей.
Мне все говорят, что ничего не изменилось. Так говорят все, но только не я. Мое имя давно уже другое. Я ношу контактные линзы, чтобы скрыть цвет моих новых глаз. Мои волосы темные, они давно потеряли свой прежний цвет.
Бывает любовь, поражающая мозг, как раковая опухоль. Разрастаясь, она уничтожает не только твое тело или отражение в зеркале, она съедает все ранее существовавшие дороги. Я буду говорить о своей любви.
Самолет через два часа. Я сижу в небольшом баре в аэропорту Борисполь. Ночь. В баре, кроме меня и бармена за стойкой, больше никого нет. Вокруг темно. Я сижу за стойкой бара, крепко сжав бокал с апельсиновым соком, и стараюсь не смотреть на отблески желтой жидкости на столешнице. Я ненавижу апельсиновый сок. Эти желтые отблески напоминают мне разлившуюся мочу.
Я смотрю на бокал с апельсиновым соком и лихорадочно кручу в пальцах осколки моего разбитого прошлого. Я буду вспоминать о своей любви. Я буду говорить о ней здесь и сейчас. Я расскажу о шрамах на моих запястьях и еще о том, почему я ненавижу сок.
Хорошо, что вокруг никого нет. Я выгляжу точно так, как должно выглядеть огородное пугало. Черные брюки, белый свитер и мужское черное пальто с длинными полами, которое мне не идет. Оно уродливо. Оно отвратительно. Я не сниму его никогда. Я сниму только свою белую фетровую шляпу (вот так) и положу ее на стул рядом. Белое в черном, или черное в белом. На самом деле всегда есть третий цвет.