Чужая луна
Шрифт:
И Кольцов вкратце рассказал Дзержинскому обо всем, что сам недавно узнал от Ивана Игнатьевича. И о восстании донского казачьего атамана Болотникова против царя, и о его верном сподвижнике Игнате Некрасове. После подавления восстания Игнат увел шестьсот семей, которым грозила царская расправа, сперва за Дунай, а затем и в Турцию. Там они обосновались, рассеялись по всей турецкой территории, и вот уже больше двухсот лет живут там обособленно, своим патриархальным православным укладом.
— Мне Менжинский сказал, что этот дьякон живет в селе на побережье Эгейского моря, совсем близко от полуострова Галлиполи. Как раз там французы поместили около тридцати тысяч наших солдат и офицеров. Некоторые находятся там
— Я тоже слышал это от дьякона. Село, в котором этот дьякон проживает, совсем небольшое: дворов под семьдесят. Есть церковь. Но случилась беда: умер поп. Другого найти не смогли. И сельская община делегировала дьякона идти в Москву к патриарху, чтобы он прислал им попа, а если такой возможности не окажется, то возложил бы чин священника на этого самого дьякона.
— Понятно. Чтоб ввели дьякона в сан. Так, кажется, это называется.
— Вы и такие вещи знаете? — удивился Кольцов.
— Когда-то изучал каноны православия. Из чистого любопытства, в ссылке. А вот позже пригодилось. Оказывается, любые знания, которые человек приобретает, не бывают бесполезными. По некоторым причинам я однажды выдал себя за ксендза. И идти бы мне по этапу, если бы случайно в полицейский околоток не зашел местный ксендз. Мы с ним немного поспорили о теологии, и ксендз заверил полицейских, что я истинный знаток богословия.
Дзержинский расстелил на столе часть карты, на которой можно было увидеть Константинополь, проливы, Красное и Эгейское моря. Жестом пригласил Кольцова приблизиться.
— Вот Эгейское море, а вот Галлиполи. Мы уже дважды посылали туда своих людей. И оба раза они потерпели неудачу: обоих расстреляли румынские грабители. У них ничего с собой не было, мы только прокладывали туда эстафету.
— Чем же смог заинтересовать Менжинского наш дьякон? — спросил Кольцов.
— Только тем, что живет поблизости от Галлиполи. В сущности, это возможная и не слишком опасная эстафета. Во всяком случае, если удастся зацепиться за это село, за Новую Некрасовку. Сейчас Вячеслав Рудольфович наладил связь с болгарскими контрабандистами. Но это — всего лишь половина дела, — Дзержинский взмахом руки показал на карте путь от болгарского побережья Черного моря до Эгейского и ткнул пальцем в какую-то точку. — Это вот — Новая Некрасовка. Путь от мыса Калиакра до Новой Некрасовки вроде бы и недальний. Но большая его часть — по турецкой территории. По болгарской территории до турецкой границы согласились проводить болгарские товарищи. А дальше? Кругом турецкие поселения. Вероятность встречи с турками огромна. Вячеслав Рудольфович возлагает большую надежду на этого вашего дьякона. Он там живет. Всю тамошнюю землю пешком исходил. Знает, как с турецкими жителями общаться. Вячеслав Рудольфович полагает, что если заручиться поддержкой этого дьякона, риск добраться до Галлиполи минимальный. А там, в галлиполийском лагере, у нас есть свой человек. И в Чаталджи. Это вот здесь! — и, свернув карту, Дзержинский поднял глаза на Кольцова. — Вот, пожалуй, и все, что мы имеем на сегодняшний день. Как я понимаю, вся надежда на вас. Надо суметь обратить этого вашего дьякона в нашу веру. В переносном, конечно, смысле..
— Я так понимаю, надо этому дьякону всячески помочь, — сказал Кольцов. — Насколько успешна будет его миссия, настолько он ответит нам добром на добро.
— Совершенно верно, — согласился Дзержинский. — Как видите, от вас сейчас зависит куда больше, чем от всех нас. Рассчитываю на ваши дипломатические способности при переговорах с патриархом. Задача, поверьте, не из легких. Он очень обижен на Советскую власть, она полностью отмежевалась от церкви. Владимир Ильич полагает, что уже в скором времени религия, как некий дурман, будет искоренена в границах Советской власти.
— Ну, а вы? — с легкой усмешкой спросил у Дзержинского Кольцов. — Как вы относитесь к этому?
— Я пока еще чуть-чуть католик. С католичеством я все еще соблюдаю нейтралитет, — в ответ на вопрос Кольцова с легкой улыбкой ответил Дзержинский.
— Вы тоже дипломат, — сказал Кольцов.
— Мы все дипломаты, если в этом возникает необходимость, — Дзержинский встал, давая понять Кольцову, что встреча закончена.
— У меня последний вопрос, — торопливо сказал Кольцов.
— Да, слушаю.
— Эта мысь возникла у меня сейчас. Быть может, есть смысл мне отправиться в Галлиполи на переговоры. В качестве агитатора. Дело, конечно, опасное. Но не намного опаснее тех, которые мне уже приходилось выполнять в белогвардейских тылах. Я думаю, я справился бы. На девяносто процентов там, в лагерях, люди, которые мечтают вернуться на родину. Они ждут не листовки, а живого человеческого слова.
Дзержинский нахмурился.
— Меня поражает ваше легкомыслие. Я поручаю вам ответственнейшее дело, а вы… Вы предлагаете мне… как это у вас, у русских, говорят: палить из пушек по воробьям.
— Но кто-то же должен будет туда пойти?
— Кто-то должен, — согласился Дзержинский. — Значит, кто-то пойдет. И вы его, естественно, хорошо подготовите. Вы не будете возражать, если вместо вас туда пойдет ваш хороший товарищ…
— Кто?
— Ну, скажем, Семен Красильников. Вряд ли вы скажете, что у него намного меньше опыта?
— Но его здесь нет. Я отправил его в Евпаторию, чтобы он ненароком не попался на глаза Землячке. Он должен был ждать моего сигнала.
— Он оказался непослушным, — улыбнулся Дзержинский — Даже не так. Он пришел к Менжинскому, истомившись от безделья. И тот отправил его подальше от Землячки, сюда, ко мне. Хороший сотрудник. Он тут с товарищами недавно раскрыл в Мытищах небольшую, но зловредную контрреволюционную банду. Сейчас занимается зачисткой. Завтра-послезавтра вы с ним встретитесь.
Вечером на квартиру к Кольцову пришел Гольдман с двумя пакетами в руках. Ставя на стол тот, что больше, объяснил:
— Это тебе, Паша, презент от поклонника твоего таланта. Заметь, это его слова. Он что-то говорил…
— Что это и от кого? — сухо и деловито обрезал его Кольцов.
— Беня Разумович, которого ты хорошо знаешь, велел тебе кланяться и передать все, что только смог найти в своей швейной мастерской. И еще он что-то говорил о двух его братьях-капиталистах. Но, честно, я не запомнил. Кажется, у кого-то кто-то родился. Сам выяснишь, если тебе это интересно. А в коробке, насколько я понял, полотенца, пододеяльники, простыни, словом, все, что в домашнем хозяйстве лишним не бывает.
Затем рядом с подарком Разумовича Гольдман поставил еще одну коробку, поменьше:
— У нас нет братьев-капиталистов, поэтому и подарок несколько скромнее. Тут вам с Иваном Игнатьевичем немного харчей, чтобы, неровен час, не померли в Москве с голоду.
Лишь после этого Гольдман снял свою кожанку, повесил ее на спинку стула и присел к столу.
— Примус не забыл как разжигается?
— А зачем?
— Бурбон! В Москве, которая всегда считалась гостеприимным городом, прежде гостей хорошо кормили. Но ты — голытьба. Угости нас хоть нашим же чаем. Привыкай к московским традициям, — назидательно, но шутливо сказал Гольдман.
— Пошел ты к черту! — рассмеялся Кольцов.
— Понял. Разжигать примус тоже не умеешь. Ладно, я тебе помогу.
Гольдман пошел на кухню и уже оттуда, через открытую дверь, сказал:
— Герсон просил передать, что с патриархом Тихоном договорились. Он примет вас с Иваном Игнатьевичем завтра в два часа пополудни. И просили не опаздывать. У них там в Троицком подворье пропускная система построже, чем в нашей конторе.
Кольцов обернулся к отрешенно сидящему в уголке гостиной Ивану Игнатьевичу: