Чужая луна
Шрифт:
Поняв, что разговор Кутепова с Томассеном близится к концу и дело может сорваться, Витковскому нужно во что бы то ни стало задержать Томассена здесь, в лагере.
— Господин подполковник, к чему все эти споры, если мы на них никак не можем повлиять? Вспомните, были ли у нас с вами до сегодняшнего дня серьезные причины для размолвок или ссор?
Кутепов удивленно покосился на Витковского.
Но Витковский, не обращая внимания на косые взгляды Кутепова, продолжал:
— Чтобы загладить эти горькие минуты недоразумений, мы все же рискуем пригласить вас поприсутствовать
По той упрямой настойчивости, с которой Витковский пытался удержать Томассена в лагере, Врангель не сразу, но понял, что вся эта сладкая речь затеяна Витковским неспроста. И Кутепов тоже пошел Витковскому на помощь:
— Да-да, за рюмкой чего-нибудь обсудим причины наших разногласий и, возможно, то, что мы сейчас считаем пропастью, всего лишь канавка, которую легко переступить.
— Да, так часто бывает, — сказал Томассен и посмотрел на своих спутников. Они были явно не против рюмки «чего-нибудь». Томассен и сам не понаслышке знал о русском гостеприимстве, но для приличия слегка посомневался:
— Ночь без сна. А завтра такой тяжелый день, — и решительно сказал: — Разве что… в порядке обмена опытом.
Картина была достойна кисти Айвазовского. Под холодным светом холодной, задравшей рога кверху, чужой луны несколько раздетых до кальсон казаков попеременно бултыхались в холодной весенней воде пролива. Из воды выскакивали пробками, держа канаты в зубах. Передав канат в руки «бурлаков», как называли себя казаки, которые вытаскивали тяжелые тюки из воды, купальщик бежал переодеваться в сухое.
Работа у казаков была нелегкая. Без шума и плеска, ежесекундно с опаской наблюдая за комендатурой, они извлекали затопленное здесь поздней осенью оружие: несколько тысяч винтовок, больше десятка станковых пулеметов, коробки с патронами. Потопили от отчаянья: не хотели отдавать французам, а вынести с кораблей не могли. За количеством, вынесенным на берег, французы при разгрузке русскими своего имущества строго следили.
И тогда какой-то умелец придумал хироумный план, и был Кутеповым и Витковским одобрен. Все лишнее оружие, которое, по мирному договору, россияне должны были сдать французам, они упаковали в связки и ночью опустили в море, под днища кораблей. А чтобы их можно было извлечь из морских глубин, к каждой связке привязали поплавки. Расчет был такой, что даже в самый низкий отлив поплавки не будут видны на поверхности воды.
А дальше все просто. В любую ночь во время отлива заранее заготовленными крючьями «ловить» поплавки и затем подтаскивать тюки к берегу.
На рассвете подхорунжий Бойко подошел к палатке Витковского. За парусиновой стеной отчетливо слышались русские и французские голоса.
Подхорунжий спросил у прогуливающегося возле палатки денщика Витковского:
— Кто там, у генерала?
— Французы.
— Как думаешь, скоро кончится?
— Думаю, вечером. Дуже сурьезне совещание. Вже до третей четверти приступылы. Видать, ще одну осылять.
— Чего так думаешь?
— А шо, сам не слышишь? Ще не спивают.
— Ну, сходи, вызови хозяина.
— Не велено.
— А ты ему на ушко. Скажешь, мол, Бойко пришел. Намекнешь: веселый.
— Смотри, земеля! Осерчае, всех собак на тебя спущу.
— Иди, иди!
Из палатки тут же вышел Витковский. Вопросительно взглянул на подхорунжего.
— Все тип-топ, Владимир Константинович! — сказал Бойко.
— Молодцы!
— Эта валюта сегодня не в цене, ваше превосходительство. Может, чего согревающего пропишете? — и чтобы окончательно уговорить Витковского, Бойко обстоятельно доложил: — Насилу до лагеря доперли. Две ходки пришлось делать. Мужики приблизительно подсчитали: тонн восемь железа. В арсенале сложили. Пущай сутки протряхнет, потом почистим, по новой смажем.
— Значит так, — размышляя, сказал Витковский. — Сбегай до хозяйственников. Скажешь: я велел бутылку налить.
— У меня шо-то со слухом, Владимир Константинович. Сколько?
— Бутылку.
— На двадцать две души?
— Души не пьют. Сколько надо?
— Для разминки чи окончательно?
— Если для разминки, то сколько?
— Давайте так: я отвернусь, а вы считайте. Если по стакану, это двадцать два стакана. Так? Калабуху за одного человека не считайте. Калабуха за раз ведро борща съедает. Считайте, ему для разминки четыре стакана надо. И Грицьку Грубе тоже не меньше четырех.
— Ну, так сколько?
— Вы ж считалы… Ну, давайте по-другому! А то шо может получиться? Вы нам для разминки, а нам, не приведи Господи, захочется окончательно. А до вас то Командующий в гости, то Кутепов. И получится недопитие. А это ж такая страшна болесть. Один раз меня прихватила. Ну, и помучился!
— Короче, что ты хочешь?
— Лично я — ничего. А хлопцы, чуете, кашляют. Три часа в холодной воде. До утра половина вымрет. Так что вы вже не скупитесь. Отлейте два ведра, и пойду спасать. Может, хто и выживет.
Витковский подумал и сказал:
— Иди до хозяйственников, скажешь от моего имени: пусть выдадут вам премию: четыре фунта сала, четыре паляницы хлеба и нальют бутылку…
— Две! — возопила душа Бойка.
— …и нальют четверть, — поправил сам себя Витковский. Он любил казаков.
Хозяйственники еще спали. Подхорунжий разбудил каптенармуса:
— Выдь для разговора!
— Поговорим днем! Дай сон доглядеть! — взмолился каптенармус.
— Выйди! Не то счас генерал придет. Я от него.
— Какой генерал? У нас много генералов.
— Витковский Владимир Константинович.
Каптенармус накинул шинель, вышел из палатки.
— Не дал, басурман, сон доглядеть. Баба снилась.
— Не намиловался, пока мирно было.
— Дак чужая!.. Говори, чего тебе.
— Велено четверть налить.
— Ну, ты даешь! Четверть! Может, четвертинку?
— Не веришь? Сходи, спытай.
— Так вы весь наш «энзэ» в три дня изничтожите! — сердито сказал каптенармус.
— Не жадься! Не для питья, а токмо для здоровья души и тела, — повеселел Бойко.