Чужая маска
Шрифт:
– Два. Дальше.
– Показания Исиченко о том, кого она видела, пока ждала Параскевича, совпадают с действительностью.
– Принимаю, но условно. Ладно, три. Что еще?
– Показания вдовы Параскевича о том, что у него были причины для глубокой депрессии.
– Пока нет заключения филологов, не считается.
– Есть показания родственников Исиченко и самой Светланы Параскевич, из которых следует, что Людмила была, что называется, зациклена на Леониде и он пользовался огромным влиянием на нее. Ведь она даже завещание в его пользу составила. А сама формулировка завещания говорит о том, что автором книг действительно является не Леонид, а Светлана. И либо Исиченко об этом знала, либо формулировку
– Ну что ж, дети мои, улик много, но в основном – косвенные. Прямая улика только одна – следы пороха на одежде Исиченко. Все остальное – улики поведения и вопросы осведомленности. В массе своей они производят сильное впечатление, не спорю, но при более или менее придирчивом взгляде они давления не выдерживают.
– Вы хотите сказать, что для следователя, который хочет закрыть дело об убийстве, этих улик более чем достаточно?
– Ну да. А для того, кто в это не верит, явно недостаточно. Ольшанский верит, как вы думаете?
– Конечно, нет, – улыбнулась Настя. – Костя никогда никому не верит, хотя вслух не высказывается.
– Материалы для экспертизы по Исиченко готовы?
– Да, Ольшанский уже зарядил экспертов.
– Значит, подождем, пока не будет результатов по Параскевичу и его жене. Анастасия, ты упрямая и непослушная девчонка и все равно побежишь искать правду о родителях Параскевича. Запретить тебе я не могу, потому что ты обязательно пойдешь к Ольшанскому и уговоришь его дать тебе такое поручение, а поручение следователя для нас – закон, как бы я ни упирался. Вы с Костей одного поля ягоды, вас уже не переделать. Сроку тебе на все про все – неделя, больше не дам, и так работы много, а делать некому. Коротков, не смотри на меня с немой благодарностью, ты тут ни при чем. Пусть наша Диана-охотница сама копается, эта работка как раз для нее, а ты на эту неделю с дела Параскевича снимаешься. Уяснил? Сейчас пойдут новогодние пьяные разборки, дел будет невпроворот. Что-то гость наш молчит. Владислав Николаевич, что скажете?
– Как всегда, глупость, – улыбнулся Стасов. – Я просто подумал, что если подмена ребенка все-таки была, то это вполне может оказаться той тайной, угроза разоблачения которой является причиной убийства.
– Вот! – Гордеев поднял палец в назидательном жесте и вперился глазами в Настю. – Слушай, что опытный пенсионер говорит. Убить другого человека гораздо легче, чем убить самого себя. Поэтому в версию о самоубийстве надо верить только в самую последнюю очередь. В самую последнюю. А уж когда речь идет о двух самоубийствах – тем более. И поскольку в том, что Исиченко покончила с собой, у нас нет оснований сомневаться, то будем сомневаться в самоубийстве писателя. Все, дети мои, обсуждение закончено. Принимается новая рабочая версия о том, что Параскевич был все-таки убит в связи с опасностью разоблачения подмены ребенка. Между прочим, раз уж нам предстоит в это вникать, надо посмотреть, не сделал ли доктор Пригарин в свое время из этого регулярный источник обогащения. Может, не зря он так усердно занимался чревосечением, а? Даже когда в отпуске был, и то приезжал, чтобы операцию сделать. Владислав Николаевич, мы на вашу помощь можем рассчитывать? Или у вас в этом деле интереса нет?
– Интерес есть, – ответил Стасов.
– И в чем он состоит? Или это секрет?
– В любопытстве, Виктор Алексеевич, в обыкновенном сыщицком любопытстве. Мне же интересно, чем дело кончится. И потом, я недавно работал вместе с Настасьей и Юрой по убийству актрисы Вазнис, так что ваши ребята мне вроде как не чужие. Грех
– Значит, вы уверены, что с вашим делом о Досюкове все это никак не связано?
– Я не знаю, – признался Стасов. – Честное слово, не знаю. Просто я очень не люблю совпадений, хотя в данном случае это может оказаться действительно чистым совпадением.
– Ну, бог в помощь, – махнул рукой Гордеев, давая понять, что можно расходиться.
Из кабинета Гордеева они отправились к Насте. В ее кабинете было холодно и отчего-то сыро, и она сразу же кинулась включать кипятильник, чтобы сделать кофе.
– Как ты собираешься Новый год встречать? – спросил ее Стасов, оседлав стул возле окна и положив руки на горячую батарею.
– Не знаю, – пожала она плечами. – Наверное, вдвоем с Лешкой. Никуда идти не хочется. Можно, конечно, к моим родителям поехать или к брату, но скорее всего мы не соберемся. Мы какие-то другие стали, не такие, какими наши родители были. Я же помню, когда я была маленькой, к нам домой компании родительских друзей приходили, человек по пятнадцать-двадцать, елка обязательно была, стеклянный шар, от которого по всей комнате разноцветные огоньки бегали. Они умели быть веселыми, песни пели, танцевали. А наше поколение выросло скучным и некомпанейским.
– Пожалуй, – согласился Стасов. – У моих родителей на Новый год тоже всегда много друзей собиралось. А я теперь только и думаю о том, как бы провести дома тихий вечер и поменьше общаться.
– Один будешь в праздник?
– Татьяна завтра утром приедет. Моя бывшая благоверная в командировке, так что у меня Лиля живет. Хорошо бы она на Новый год у меня осталась. Но боюсь, Маргарита примчится из своей заграницы.
– Стало быть, на четыре выходных дня ты мне не помощник, – удрученно констатировала Настя, накладывая растворимый кофе в стаканы и бросая сахар. – Жаль, а я так рассчитывала на тебя.
– Ну, извини, – развел руками Владислав. – Войди в положение, я жену два месяца не видел.
– Ладно, молодожен, что с тебя взять. Бери кофе, только осторожно, стакан горячий.
– Да ты не расстраивайся, – сказал Коротков, который с трудом удерживался от смеха, глядя на ее огорченное лицо. – Если все дело в старой тайне, то за четыре дня она никуда не денется.
– Тайна-то, может, и старая, – возразила Настя, – а любопытство у меня новое, молодое и полное сил, и оно меня сгрызет до костей за эти четыре дня. Ладно, сама попробую.
Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Миша Доценко.
– Юра, тебя к телефону.
Коротков вышел, прихватив с собой стакан с горячим кофе.
– Слушай, что за странный малый? – удивленно повернулся к Насте Стасов. – Юрку на «ты» называет, а к тебе на «вы» обращается, да и ты к нему тоже, я заметил. Вы что, в конфликте?
– Да бог с тобой, – расхохоталась Настя. – У нашего Мишани какое-то преувеличенно трепетное отношение ко мне, уж не знаю почему. Он меня не только на «вы», а еще и по имени-отчеству называет. Который год бьюсь – ничего поделать не могу. Анастасия Павловна – и все тут, хоть умри. Поэтому и мне приходится к нему на «вы» обращаться, а то неудобно. Ребята над ним подшучивают из-за этого, а ему хоть бы что. Уперся – и ни в какую.
– Аристократ, – хмыкнул Стасов, отпивая кофе. – Неужели такие еще сохранились?
Настя курила, задумчиво глядя куда-то в потолок, и не ответила на вопрос Стасова, который, впрочем, ответа и не ждал, ибо вопрос задал чисто риторический.
– Ну-ка возьми сигарету большим и указательным пальцем, – внезапно попросил он.
Настя послушно выполнила просьбу и с недоумением глянула на него.
– Взяла, и что теперь?
– Ну и держи ее так.
– Но мне неудобно. Я так не привыкла.