Чужая мать
Шрифт:
Юля тоже не спала этой ночью. Может, была дремота на полчаса, странная, с каким-то полусном, будто она надела свадебное платье и спускалась по знакомой лестнице своего дома, вышагивая невесть откуда взявшейся царской походкой. В загс она приехала с цветами, на такси. Вылезла здесь еще торжественней и... долго ждала. Другие пары входили и выходили, а Кости все не было. Спросила симпатичную служащую, бывает ли, что опаздывают женихи?
— Бывает.
Еще погуляла, пождала.
— А бывает, что жених совсем не приходит?
— Бывает.
Старик Бадейкин, ставший непохожим
— Не придет!
— Вы меня с кем-то спутали! — ответила она.
— Возьми платок и вытри глаза, — сказал старик.
И она пошла домой через весь город, пешком, в свадебном платье, с увядающими розами в одной руке и чужим платком в другой. Лицо у нее было неподвижное, как из глины. Взрослые проходили мимо, никто не скашивал на нее свои глаза, а дети кружились около, обгоняли и с откровенным любопытством опять выглядывали из-за каждого куста на бульваре, как разведчики. Положив розы на скамейку, она улыбнулась детям и сама себе напомнила ту девушку из «Ночей Кабирии», что в конце концов улыбалась и плакала среди пляшущей детворы.
Когда кончилась ночь, на рассвете, Юля дождалась наконец громко слышных шорохов ключа в замке, клацанья самого замка и легкого переступания мамы по полу. Мама всегда разувалась и по коридору шла в мягких шерстяных носках, на цыпочках. «Я вкрадываюсь домой, как мышка, — говорила мама, — чтобы никого не будить».
— Я не сплю, мама.
— Так и знала.
— Почему же он мне не позвонил, мама? Ни разу!
— Видно, ему тоже нелегко, Юленька. Исключительный мученик.
Приподнявшись на своем просторном диване, Юля посмотрела на мать, присевшую поверх постели у окна, за которым начинало дымиться утро.
— Что это такое — исключительный мученик?
— Есть такие.
— Хорошие они или плохие?
— Может, самые лучшие!
— Ну, так я сделаю ему подарок! Я не буду разлучницей. Сяду сейчас, дошью Людочке платье, чтоб не поминала лихом, а потом, — громко восклицала Юля, ликуя и смеясь, — продадим мебель и укатим в поезде!
— Куда? — цепенея, спросила мать, хотя с детства предупреждала Юлю, чтобы не смела «кудыкать» на дорогу.
— К Тому Сойеру. Она звала.
— А квартира?
— Поменяем!
— У нас тут город рабочий, хорошее снабжение.
— А там — безработный, что ли? Тамара говорила, два буфета на вокзале и люди нужны. — Юля снова глянула на озадаченную мать и взмолилась: — Не могу я тут жить. Ну, что я буду ям стоять на пути? Не могу! Не такая я баба!
— Да какая ты баба?
— Ненормальная, мама... Всем желаю счастья. Как дура!
17
Шоссе углублялось в лес, и машина тонула в зелени. Лопоухий орешник забирался в сосняк, зеленая гуща становилась непроглядной, но и чистые поляны вдруг попадались. Лежали среди зарослей, как пятна солнца, а между ними и небом был только прозрачный воздух, открытый лучам и сини. Промелькнет такая поляна и надолго исчезнет, а к асфальту снова толпами лезут молодые сосенки в свежих хохолках. И в быстрой «Волге» освежающе пахнет сосной.
Этот
Уже несколько раз приходила в голову эта мысль, а молчал, и мчались дальше. На то была причина посерьезней леса.
Неужели он сегодня увидит ее? Он обещал Тане приехать. Сам думал, ну, через месяц, но и две недели еле выдержал. Уже не раз в его жизни отмечалось везенье, которого он побаивался. Все шло как нельзя лучше — до некоторых пор, а потом срывалось и неудержимо катилось вниз, иной раз кувырком. Это в личных делах, поэтому допустимо такое ироническое и пышное сравнение, которое он выдумал сам себе: вдруг лопалась тяга на фуникулере счастья.
В первую неделю после приезда он ждал от Тани письмо, даже телеграмму. Хотя бы о кауперах. Ничего не поступало. Через две недели он стал искать предлог для командировки. Привязываться к кауперам не хотелось, главный докладывал ему о ходе монтажа, все шло без происшествий, и цепляться за это дело было нечестно. Он не позволял себе такого в работе. Никогда.
А покой куда-то девался. В министерстве это начали замечать даже не очень внимательные женщины и мужчины. Он уже годился, чтобы написать трактат для бравых кавалеров и для себя, недавнего, о том, как это самое чувство, без которого вроде бы легко обойтись, в неурочный час хватает тебя за горло. И, не замечая опасности, попадаешь в число тех, для кого, как давным-давно говаривали, только и свету в оконце что она. Странно, но факт. Не зарекайтесь, пижоны! Я никого не хочу обидеть, наоборот, расположен ко всем и могу поправить строчку в своем трактате: не зарекайтесь, друзья!
На асфальте мелькали тени ближних деревьев. Когда-то не было ни асфальта, ни дороги, березы и сосны росли здесь, их плоть, казалось, проступала теперь тенями. Но дорога несла в себе не только этот след, она сама была свидетельством человеческого стремления к прогрессу, а к нему причастен и некто Лобачев, которому между тем было грустно смотреть на тени вместо деревьев. Противоречив человек!
Сделав это заключение и внутренне улыбнувшись ему, Валерий понял, что просто прячется от мыслей о своем странном везенье, с которого началось недавнее пребывание там, куда он ехал.
Сначала он заметил эту женщину, поразившую его.
Оказалось, что она и есть Таня Бадейкина, именно та самая, что занимается кауперами.
Она — Бадейкина? Костина жена? Это было завидно, обидно, ужасно!
Но у нее, у Тани, с Костей возник разлад, и явный, хоть она почему-то и не пускалась в разговоры об этом. Ну, можно понять, всякий домашний разлад роняет женщину в чужих глазах, вот она и помалкивала.
Он боялся познакомиться с ее проектом переделки кауперов. А вдруг наивно, примитивно, не годится? Он не смог бы удержаться от откровенных слов.