Чужая в чужом море

Розов Александр Александрович

«… Сейчас Рон почти что взрослый, видишь, поставил fare и даже нашел себе faahine, правда, недокормленную… (Дядя Еу, сидящий в кресле–качалке, и похожий на древне–египетскую мумию, неожиданно — ловко шлепнул по попе Пуму, которая очередной раз проходила от пирса к дому с каким–то увесистым пакетом в руке и большой картонной коробкой на плече) … А тогда он был еще совсем мальчишка, только что поступил в колледж и поставил fare из двух контейнеров. Он их купил в рассрочку, на стипендию, чтобы где–то жить. Вообще, с деньгами тогда было напряженно — не то, что сейчас. Зато, мы меньше покупали мороженую еду в лавках, а больше кушали то, что ловили в море и то, что выросло на огороде. Огород тогда был только для витаминов. Много ли можно было там вырастить? Сейчас другое дело. Правда, овощи какие–то пришлые… (Дядя Еу махнул рукой в сторону миниатюрного — пять sentesimo — огорода, где торчали стволы триффидов, по бамбуковым каркасам

вились лианы трансгенного самоанского винограда с лиловыми ягодами, размером с мандарин, а на грядках виднелись огромные оранжевые элаусестерские тыквы)… И рыбалка сейчас проще: Забросил сетку с мини–траулера — вытащил пол–центнера рыбы. Только молодежи теперь лень по–настоящему ходить в море, им бы только баловаться… (Патриарх протянул костлявый палец в направлении пирса Батчеров, рядом с которым стоял на берегу гибрид надувного проа с мото–дельтапланом)… Они теперь летают в Ореор, на рынок, а рыбу ловят через два дня на третий. Вот, когда Рон учился в колледже, мы каждый день ходили на старой лодке, втроем. Третий — Крэгг, который теперь коп. Тоже смешно. Какой из него коп, если он мальчишка? А в то время, с деньгами было не то, что сейчас. Тот янки приехал очень кстати. Он хорошо платил за то, что мы помогли ему с дайвингом. Его папа здесь воевал, в мировую войну, когда плутократы с самураями делили наше море. Вот, дураки: как его можно делить, если оно наше? Потом мы их всех выгнали, вместе с их дурацким «United Nation». Что они тут делят и делят? А папа того янки здесь пропал без вести. Много их парней пропало. Вон оттуда морпехи–янки плыли на своих десантных штуках, а с того берега в них стреляли японские пушки. Пушки до сих пор там, только очень ржавые. Кому все это было надо? В итоге — что: гора ржавого железа, и парни, которые не вернулись домой. Рон и Крэгг ныряли около того берега, искали утонувшие LVT, это такие бронетранспортеры–амфибии. Он знал номер транспортера, где был его папа, которого он никогда не видел. Его мама с тем парнем встретилась весной 1944, и все. Мы нашли 4 разбитых LVT примерно в том месте, но у них другие номера. Больше ста парней–янки, но других. Мы сообщили номера в штаб янки, на Оаху. Может быть, у этих парней тоже кто–то остался. По вечерам мы с этим янки спорили про политику, про демократию, про религию, и всякое такое. Ему не нравилось, что у нас нет партий, что вместо урн и бумажек для выборов — соц–заявка и соц–конкурс, и что вместо марьяжей – хаусхолды, а толерантности нет совсем, потому что Хартия и Tiki. Мы с ним здорово ругались! Он – мне: ваш режим — фашистский. Я — ему: у нас вообще нет режима, у нас бытовое обслуживание. А ваш режим – это надувательство. Сплошные дегенераты у власти. А он мне: что ты понимаешь, папуас? У вас вообще язычество и полигамия. А я ему: у нас, может быть, полигамия, а у вас тетки неудовлетворенные, у парней застой спермы, оттого у вас фаллоимитаторы и агрессия. А он мне: это у нас агрессия? Это мы, что ли, демонстрантов расстреливали? А я ему: не такие ли демонстранты вам сделали 9/11 в Нью–Йорке? Потом доктор ругался: мол, доспоритесь до инфаркта, ага. Но мы же потом нормально мирились. А если не спорить, то не интересно. Вот, с Пумой мы тоже спорим. Она нахваталась всякого, про космос. Как коммунистка. С коммунистами о чем не говори, все равно свернут на космос … (Дядя Еу замолчал, а потом окликнул Пуму, которая, вооружившись монтажным набором и мотком провода, что–то делала на крыше, рядом с консолью солнечной батареи)… Хэй, иди уже сюда, и захвати в доме спиннинг. Давай, развлекай свою подружку, она же тебе позвонила, а не мне. А я пойду, половлю с пирса. Сейчас как раз солнце под хорошим углом, чтоб ловить каменного окуня…».

Впоследствие, Эстер несколько раз вспоминала этот монолог дяди Еу, и у нее сложился образ. Маленькая страна, рассыпанная по великому океану, как семечки по огромному столу. Этот огромный стол, век за веком, делят различные великие державы, империи и геополитические альянсы. Островитяне, каждый раз оказываются в центре чудовищных военных катаклизмов. Авиация и артиллерия совершенно чужих им стран, соревнуясь в огневой мощи, походя стирает с лица земли маленькие домики, огороды, причалы – все, что составляет основу уютной жизни на этих островках. Здешних юношей забирают в чужие армии, а девушек – в солдатские бордели. Бессмысленная оргия разрушения и насилия, закономерными побочными жертвами которой становятся местные жители… Даже у камня лопнуло бы терпение. И островитяне начинают защищаться от любого государства, используя для этого все мыслимые средства… И побеждают. Но логика войны такова, что победитель – наступает. Война, начавшаяся в форме самозащиты, катится дальше уже в форме экспансии. В форме экспорта Алюминиевой революции…

…

Кода она принесла кофе, Наллэ молча повернул к ней один из ноутбуков..

На

экране был кусочек каменистого ландшафта, в нескольких местах из–под камней били струйки пара, а посреди всего этого торчал металлический шток с красно–черно–белым щитком. На щитке имелась надпись: «DANGER! RADON GAS!»

— И что означает эта инсталляция? – спросила Эстер.

— Это – общепринятый в мире способ обозначения точек выброса природного радона, радиоактивного газа, который может создавать опасный фон облучения.

— Общепринятый? Гм…

— Ага. Как ты думаешь, где установлен данный конкретный значок?

— Я так понимаю, что вот тут, — она снова ткнула пальцем в тот же красный кружок.

— Увы! – он развел руками, — На этот раз, ты не выиграла суперприз. Это изображение с web–камеры в Национальном Парке Йеллоустоун, у тебя на родине, в США. Там кое–где есть мощные гейзеры, а они обычно совмещены с источниками радона. Знак стоит для безопасности туристов. Мы решили установить такие же знаки в том месте, куда ты так эмоционально тычешь пальчиком. К утру военные их уже поставят. Они обещали.

— Вот как… — задумчиво сказала Эстер, — … Значит все хорошо?

— Ну… — Шуанг снова развел руками, — Как говорит Ематуа, faakane моей мамы, «если тебе кажется, что все хорошо, то последняя папироса с марихуаной была лишней».

— Разумно, — согласилась она, — и что же плохо?

— Скажи сама, — предложил он, — по глазам вижу, что у тебя есть гипотеза на эту тему.

— Моя гипотеза? Нет, скорее мысль… Знаешь, Наллэ, мне кажется, такие вещи открывают ящик Пандоры. Я не только об L–bomb. Я о принципе: нам захотелось взять металлы из–под горы – мы снесли гору. А ведь эта гора, окружающий ландшафт, природа, миллионы живых существ вокруг – это формировалось миллионы лет. А если мы что–то испортим в этом тонком механизме? Знаешь, я читала, что на месте пустыни Сахара когда–то были луга и леса, но люди завели большие стада коз, козы выщипали молодые побеги, леса погибли, влажные ветра уже ничто не задерживало, а сухие ветра начали продувать эту местность насквозь. И теперь там пески. Почти безжизненные. Оно того стоило?

Шуанг откинулся на спинку стула и начал сворачивать самокрутку.

— Если ты так ставишь вопрос, то давай плыть от пирса. Сто веков назад человек первый раз спалил лесо–степь и на ее месте посеял зерно. Можно патетично заявить, что в этот момент был сделан эпохальный выбор, но ничего подобного. Просто человек понял, как выращивать пищу, и стал это делать, чтобы кормить семью. До того большая часть его детей умирала от голода, а теперь ситуация изменилась. И она продолжала меняться по мере того, как человек учился получать что–то от преобразования окружающей среды.

— … И настанет день, — подхватила Эстер, — когда человек преобразует среду так, что она ляжет на дорогу, как загнанная лошадь и скажет: «извини, брат, я сдохла».

— Тут есть две стороны, — ответил он, — Первая: не будем драматизировать взрывы. Самая мощная H–bomb — советская «Kuz–kinamat» 1961 года, имела 50 мегатонн ТЭ, а взрывные извержения вулканов Тамбор и Кракатау в 1815 и 1883 года имели ТЭ 20.000 и 200.000 мегатонн соответственно. Наши инженерно–взрывные упражнения – это мелочь на фоне того, что происходит в природе естественным путем. Они незаметны для биосферы.

— А второе? – спросила она.

— Второе не так оптимистично. Дело в том, что наша биосфера радикально меняет свои свойства каждые 13 тысяч лет — дважды за один цикл прецессии Земли. На фоне этого механико–климатического процесса, все реплики в стиле «давайте ничего не трогать в природе» выглядят, мягко говоря, наивно. Та человеческая цивилизация, которую мы знаем, возникла в начале этого интервала, и истратила уже 3/4 периода относительной стабильности климата. За оставшееся время или цивилизация возьмет климатические процессы под контроль, или эти процессы отправят ее к мамонтам и динозаврам.

— Но человечеству больше миллиона лет, оно переживало такие пертурбации сто раз.

— Человечество, как биологический вид – да, переживало, а цивилизация – нет.

— ОК, Наллэ, допустим, ты меня убедил. Надо учиться управлять климатом, биосферой, атмосферой… Но как из этого следует оправдание взрыва горы ради грабежа недр?

— Никак, — сответил Шуанг, и прикурил свою самокрутку, — Ты совершенно справедливо назвала эту операцию «грабежом недр». Ничем другим она не является.

Эстер тяжело вздохнула и улыбнулась.

— Знаешь, медвежонок Наллэ, твоя циничная честность иногда просто возмутительна.

— Угу, — грустно сказал он, — Это мой врожденный дефект, я всю жизнь с этим…

— Знаешь, — перебила она, — А возьми меня завтра с собой.

— Можно спросить, зачем тебе это?

— Можно. Я боюсь, что тебя попытаются украсть маленькие подземные человечки.

— Ну… Это, серьезный аргумент, не спорю…

— Это формальный повод, — снова перебила она, — На самом деле, я просто маленькая негодяйка и мне хочется посмотреть, как Виллем будет готовить себя к публичному манифесту веры в этих самых подземных человечков. У вас с ним пари, не так ли?