Чужая в чужом море
Шрифт:
Пума недоуменно почесала за ухом.
— Потому! Ты же сказала: совсем прозрачные – в фидер, а с волосами внутри – тебе.
— Ага, — подтвердила Брют, — Я думала одну мысль, и сама себя спросила: «почему»? У меня такая привычка: когда я разбираю образцы, то решаю в уме логические задачки.
— У! Я так не умею. Я когда что–то делаю, то об этом и думаю. Но, если я делаю и еще болтаю, то на половину думаю про то, о чем болтаю. А какая у тебя задачка?
— Штаубе. Я ищу логику в том, что
— Это просто, — сказала Пума, — Штаубе хочет убить Аккана. Ндунти тоже хочет убить Аккана. Вместе они скорее его убьют. Ндунти не может ехать в Меганезию, у него тут бизнес, а Штаубе все равно. Значит, они будут в Шонаока. Логика!
— Откуда ты знаешь, что они хотят убить Аль–Аккана?
— Это тоже просто. Аккан хочет убить их обоих, он это сказал по TV. Им надо убить его раньше. Это одна причина. Аккан вырезал из людей шонао внутренности. Если Ндунти его убьет, то люди шонао скажут: хорошо! Это вторая причина. У Штаубе были четыре женщины и два ребенка. Аккан их убил. Будет правильно, если Штаубе его убьет. Это третья причина. Одна причина общая, и еще по одной причине у каждого. Логика!
— У Штаубе было четыре жены? – удивилась Брют.
— Да. Я видела по TV. Я думаю так: когда Штаубе смылся, этим женщинам надо было сразу ехать на тачке на юг. Там 60 миль и уже Оман. Соседняя страна. В Омане другой ислам, их бы оттуда не выдали. Но они не поехали. Остались. Глупо так умирать.
— Или они не умели водить тачку, — предположил Рон, — или слишком поздно узнали про аэробус. Штаубе не обеспечил им отход из Сарджа. Надеялся, что само. Дилетант.
Брют задумчиво подбросила на ладони сросток мелких кристаллов кварца.
— Странно… С чего бы у него было четыре жены?
Пума пожала плечами.
— Что такого? На Никаупара есть кузнец Вуа, у него шесть vahine. Он очень сильный. У него бизнес по металлу, хорошие деньги, и хер стоит каждые два часа. Так говорят.
— Вуа — здоровенный конь, — подтвердил Рон, — И в шашки классно играет.
— Хм, — протянула Брют, — Съездить, что ли, сыграть в шашки. Но при чем тут Штаубе?
— Ну, ты сказала про четыре жены, — напомнила Пума.
— E parau foa, зачем Штаубе четыре жены, и зачем он каждой из этих четырех жен? Он ведь не кузнец Вуа в этом смысле. Вы не забудьте, что в эмиратах муж эксклюзивный.
— Это как? – спросила Пума.
— Это так, что у женщины один мужчина. За make–love с другим мужчиной, ее убьют.
— А если у него не стоит хер, или он вообще уехал на месяц? – спросила Пума.
— Все равно, — ответила Брют, — Это исламский закон. Называется «шариат». По нему женщина должна make–love только с тем мужчиной, которому она продана. Если она никому не продана, то она вообще не должна make–love, ни с кем, иначе ее убьют.
— Ты прикалываешься? – подозрительно спросила младший инструктор.
— Я серьезно. Не веришь —
Рон защелкнул боковую панель на пластиковой полусфере, посмотрел на экранчик, торжествующе показал ему средний палец правой руки и хлопнул Брют по колену.
— Прикинь, я запустил твой рентгено–флюоресцентный анализатор. Он пишет, что READY и NORMAL. А про шариат все верно. Мы это на тренинге проходили.
— Mauru roa, Рон. Я бы с этой штукой часа два долбалась.
— Aita pe–a. Так к чему ты ведешь на счет Штаубе?
— К тому, — сказала она, — что он поехал в эмират за чем–то таким, чего нет в нормальной стране. Вряд ли это вопли муэдзина по утрам. Я полагаю, что это — рабы, в частности — сексуальные рабыни. Не знаю про рабов–мужчин, но четыре рабыни у него были точно.
— Исламский брак это не рабство, — возразил Рон.
— Оно не называется рабством, но все свойства есть. Женщина – это имущество, вещь.
— Нет, Брют. Сейчас объясню разницу, — экс–коммандос снял с левой руки пластиковый браслет–органайзер и протянул ей, — держи, это подарок. Не парься, у меня есть еще.
— ОК, — сказала она, надевая браслет, — thanks. И что это значит?
— Главное свойство имущества: я передаю его, кому хочу. В исламе я не могу передать кому–то свою жену, но могу ее выбросить или убить. Это еще хуже, чем рабство.
— Пожалуй, да, — согласилась Брют, — но это не отменяет того, что я сказала про Штаубе.
— Не отменяет, — подтвердил Рон, — а какой вывод?
— Вывод: его не устраивали принятые на Западе отношения в сексе. Его не устроили бы отношения, принятые у нас, в Меганезии. В эмирате его эти отношения устраивали, но там он был второсортным по крови. А в Шонаока он расчитывает купить себе рабынь.
— Зря, — сказала Пума, протягивая ей прозрачный кристаллик с оранжевыми волосками вкраплений, — Теперь за рабов в Шонаока расстрел. И в нашей гумзоне, и в китайской.
— В чем – в чем? – переспросила Брют.
— В зоне гуманитарной операции. Тут наша гумзона. За линией демаркации — китайская. Только центр Лумбези не демаркирован. Общая гумзона. Там, как бы, правительство. А все прозрачные камни кончились. И обычные, и волосатые. Чего дальше?
— Это зависит от времени… — Брют посмотрела на дареный органайзер и рассмеялась.
На экранчике, под календарем и часами, на фоне силуэта ультра–модерновой стрелялки бежала циничная убийственно–краткая надпись: «Shoot fast, laughs last. Taveri–Х–blast».
— Рон, я впервые вижу такое изящное нахальство в агрессивной рекламе.
— А что такого? – спросила Пума, — Это реально хорошие пушки. И надпись прикольная.
— Хитрые вы ребята. Ладно, а как на счет того, чтобы запихнуть что–нибудь в рентгено–флюоресцентный анализатор и посмотреть, что он скажет через час?