Чужая в чужом море
Шрифт:
— Живых? У вас на глазах? И вы им не помогли?
Он пожал плечами:
— А зачем?
— Зачем, — повторила Эстер, — Раньше я понимала, а теперь… Как вы думаете, Хена, богу есть дело до всего этого? До вас. До меня. До тех, кого вы убили, или заживо скормили гиенам? Вообще до кого–нибудь? Или мы ему, на самом деле, безразличны?
— Извините, Эстер. Вопросы религии — это не мое. Есть там что–то, или нет, и как оно устроено… По–моему, нам лучше самим заниматься своими делами. Так надежнее.
— Вы читали Сартра, «Дьявол и господь бог»? – спросила она.
Хена покачал головой.
— Нет. А про что это?
— Про жизнь. Про смысл. Про бога. Там написано: Я слал небесам мольбы — ответа нет. Небеса не знают
Старлей вздохнул, бросил взгляд на небо, и задумчиво почесал макушку. Хрен поймешь этих римских католиков. Какая же над головой пустота? Сейчас там Раа, сын Ину и Тану, а ночью будет Аваэ, их дочь. А если бы ночь предстояла безлунная, там все рано было бы не пусто. Ночью по небу гуляют внуки и внучки Ину и Тану, дети Мауи и Пеле, а иначе моряки не могли бы найти дорогу в океане. В смысле, раньше не могли бы, до того, как изобрели компас, спутники и сателлитарную навигацию.
— Знаете, Эстер, — осторожно сказал он, — по–моему, там не пустота. И вообще, почему это одиночество? Вокруг другие люди. Вот, рядом с вами: Ллаки… Правда, она заснула, но это не важно. Дальше – вот, я. Еще ваши коллеги. Я имею в виду, мисс Ренселлер и ваш фельдшер. Он тоже по–своему хотел вам помочь, просто у него криво получилось. Еще Гки. Это наш военврач. Хороший парень, правда, Эстер?
— В тот момент, рядом не было никого, — тихо сказала она, — Никого, понимаете? Никого.
«Ну вот, приехали, — с тоской подумал Хена, — сейчас начнется». Чтобы как–то отвлечь девушку от ее явного намерения устроить истерику, он двинул историю из жизни.
— Знаете, у меня тоже так было, когда пришлось экстренно прыгать над морем. Ситуация. Я, еще когда летел на парашюте, подумал: вот это влип. До суши миль двести, а у меня – ни плотика, ни НЗ. Радиомаячок, правда, работает – это значит, часов через 5 найдут и выловят. Тут появляется эта зараза. Метра четыре. Такую не отгонишь пинком в морду.
— Кто? – спросила Эстер.
— Акула, — пояснил он, — Обычная голубая акула. Вообще–то, они не очень интересуются людьми, но эта как–то сразу стала ко мне присматриваться. В смысле, пошла обходить меня кругами. Они так делают с добычей. Типа, прицеливаются. У меня только складной нож и микрокалиберный Lem–4.5 мм. Если ее кольнуть или стрельнуть, то вреда ей ровно никакого, а результат 50:50 – или она уйдет, или наоборот, нападет, даже если до того не собиралась. Вот она ходит кругами час, два, а я кручусь на месте, как аленький цветочек, потому что терять ее из виду – это последнее дело, и думаю: я для этой гадины – просто белки, жиры и углеводы — столько–то фунтов. Она сейчас решает один вопрос: достаточно я питательный, чтобы со мной возиться, или нет. Пару раз она прошла так близко, что ее можно было погладить. Потом уплыла. До сих пор не знаю, почему. А еще через полтора часа прилетела юла, и меня выловили.
— Вам было страшно? – спросила она.
— Еще бы, — буркнул старлей, — Не боятся только дураки и трупы. Поэтому и говорят: на войне дурак – это недооформленный труп.
Эстер задумчиво нарисовала пальцем на земле рожицу, вроде смайлика, и сказала:
— Акула – это животное.
— Рыба, — поправил он.
— Пусть, рыба. Но не человек. А там были люди.
— Что вы, — возразил он, — Какие же это люди? Это… Ну, как бы вам объяснить? Короче, на курсах нам так рассказывали. В пол–тысяче миль к северу отсюда — территория РЦР. Там примерно как здесь, только еще раза в два хуже. В начале века там правил один пи… Ну, не важно. У него был сдвиг мозгов на почве ислама: бороться с алкоголем и наркотиками. Он навербовал целую антинаркотическую армию, которая рубила головы. Не где–нибудь на заднем дворе, а прямо на площади, для педагогики.
— Для чего? – переспросила девушка.
— Педагогика – это когда люди от страха становятся послушными, — пояснил старлей, — Ее придумали в древней Европе. Сейчас она только в отсталых странах, где бандидократия.
В начале ему показалось, что у Эстер началась–таки истерика, но потом он сообразил, что она просто смеется. Это был немного странный, но все же смех. Дремлющая Ллаки даже приоткрыла левый глаз, но потом закрыла обратно.
— Не обращайте внимания, команданте Хена, — Эстер, вытерла рукавом выступившие от смеха слезы, — Это у меня нервное, я полагаю. Рассказывайте дальше.
— Дальше эта антинаркотическая армия стала всех кошмарить. Врывались прямо в дома, и у кого найдут хоть пузырек спирта, или капли от кашля с эфедрином – тому чик… — Хена выразительно провел ладонью поперек горла, — Туда специально навербовали ублюдков, которым нравится убивать. Ну, ислам, шариат, вы же понимаете. А чтобы они не вышли из–под контроля, их подсаживали на героин. Непослушный сидит без дозы, а вся казарма смотрит. У морфиниста без дозы такие боли, что никаких пыток не надо.
— Погодите, Хена, — сказала она, — Вы говорили, что это была антинаркотическая армия.
— Ну, да, — подтвердил он, — Поэтому у их командиров всегда был запас конфискованного героина. Потом его перестало хватать. Им пришлось конфисковать морфин из клиник и аптек, но скоро и он кончился. Они стали грабить людей и покупать морфин и героин в Европе. Жители, естественно, дали деру из РЦР. Тот тип, который правил, видит, что дело – дрянь, грабить больше некого, и обратился к производителям морфина по поводу займа. Те договорились с чиновниками в ООН или еще где–то, дали взяток, сколько надо, и РЦР получил гуманитарную помощь. Это оказался очень доходный бизнес. Вот смотрите.
Команданте взял палочку и стал рисовать на земле стрелки, параллельно комментируя.
— Янки и юро платят налоги. Часть уходит на гуманитарную помощь. Часть этой помощи идет на покупку героина. Чем больше героина – тем больше можно сделать героиновых армий. Чем больше героиновых армий – тем больше гуманитарных катастроф в странах, где они действуют, тем больше можно выпросить гуманитарной помощи у янки и юро, и тем больше дать взяток чиновникам… Короче, как в школьном учебнике по экономике. Одна неувязка: людей не хватает. Морфинист в такой армии живет года три, а потом у него организм отказывает. Приходится брать рекрутов все моложе. Сейчас кое–где берут уже лет с тринадцати (автомат держать может – и достаточно), а тут брали с пятнадцати — шестнадцати. Подростки за первые несколько недель так деградируют, что считать их за людей – это, говоря по–научному, абсурд. А считать за людей их командиров, которые не морфинисты – у меня психологически не получается. Так что пленных мы не берем.
Хена поставил в середине рисунка жирную точку и отложил палочку в сторону.
— Я вам это к тому рассказал, чтобы вы не морочили себе голову на счет людей. Если бы вас, скажем, покусала гиена, вы бы так не переживали, верно? Очень хреново, если вас покусает гиена. У нас одного бойца покусала – пришлось четыре биопротект–комплекта истратить, но это же не трагедия. Правда, у бойца, остался шрам на бедре на всю жизнь, там минус сто грамм мяса. Гиена – это не какой–нибудь доберман, а серьезное животное. Это я в том смысле, что для мужчины шрамы считается нормально, а для женщины – не очень. Хорошо, что вас не покусала гиена, и обошлось без шрамов. А если вы по поводу лица – то это мелочи. В прошлом году у нас на университетской регате, одна девчонка получила гиком по лбу – так она вообще была фиолетовая до самого подбородка. А так она белая, как вы. И ничего – в тот же вечер снимала парней в баре, несмотря на легкое сотрясение мозгов. Сняла, кстати. А через две недели вообще была как новенькая.