Чужая здесь, не своя там. Дилогия
Шрифт:
Ни в чем не повинный подоконник получил удар кулаком.
– Ну что ж, я рада, что ты нашел, то, что искал – тихое семейное счастье, – сухо произнесла я.
Развернулась и пошла прочь. Куда подальше от него. Еще и прощание с подругой испортил, вмешался.
– В Оттарову пустошь такое счастье!
Догнал, схватил за локоть, развернул. Смотрит сверху вниз, ноздри трепещут от гнева. Хорош! Хоть сейчас на картинку. Будет, чем мне потом камин разжигать.
С неприсущей ему неуклюжестью обнял. Я застыла. Странно, и даже сейчас мне теплее не стало – он горячий, а мне все также холодно.
– Я же толком не попросил у тебя прощения, – горячий шепот на ухо.
А мурашки по шее не от волнения, не от его близости. Омерзение?
Спас меня Рун.
– Разрешите пройти, – тихо произнес он, отодвигая нас в сторону.
Ширина коридора позволяла ему и так нас обойти.
Я воспользовалась заминкой и торопливо ушла.
На церемонии перед похоронами гроб все же закрыли. Прощались все, со скорбными лицами кладя на крышку гроба темно-бордовые, практически черные розы. Этот сорт когда-то специально вывели для таких случаев.
Я, как всегда, выделилась: принесла белые. Рини их очень любила, и я не могла прийти с другими. На меня косились осуждающими взглядами.
Огромное количество сочувствующих, соболезнующих, а кое-то и сопереживал утрате по-настоящему, подходили к семье Ровенийских. Говорили необходимые слова и тут же отходили в сторону.
В некотором отдалении, в тени туи, растущей у чьей-то могилы, я стояла и наблюдала за вереницей людей. Черной змейкой они стекались к месту прощания и разбегались темными мошками. В могилу гроб опускают только при самых близких. Смерть не терпит посторонних. Также и посещение потом храма Оттара должно было происходить каждым по отдельности. Без суеты, спешки и с заранее подготовленной молитвой, которая вроде как помогает усопшему добрести до сумеречной долины. Без такой молитвы душа погибшего рискует навечно скитаться по пустоши неприкаянной.
Диль у гроба стояла с женихом. Она вцепилась рукой в локоть Вестейра и пустым взглядом смотрела перед собой. Сейчас ее жених сбросил с себя напускные эмоции и выглядел действительно переживающим за Диль.
Когда поток прощающихся иссяк, я приблизилась. И даже через плотные черные перчатки умудрилась уколоть палец о шипы.
Рунгвальд пришел самым последним. Бледный, с кругами под глазами под цвет одеяния. В моих слезящихся глазах он выглядел полуразмытым черно-белым пятном: он, как и я, принес белые розы.
эдел Вистар дрожащим голосом начал говорить прощальную речь от имени семьи.
А я глотала слезы и шептала: “Прости”.
***
Спасением эдель Фордис стал Эйрик. Хотя мальчишку изрядно стала утомлять чрезмерная опека матери.
Спасением Диль – жених. Из-за траура свадьбу перенесли. По правилам, она должна была теперь состояться не раньше, чем через год. Но молодые решили обойтись без торжеств, поэтому им позволили устроить свадьбу через два месяца.
Как бы ужасно это ни звучало, но со смертью сестры путь к Руну для Диль был открыт. А она окончательно отказалась от него.
Для меня, эдела Вистара и самого Руна спасение было в работе. Посильнее загрузить мозг, посильнее вымотать тело – тогда и сны крепче и мыслей горестных меньше.
Инеп привел все же какие-то весомые доводы в пользу женитьбы на Исгельне. Но тут взбрыкнула сама Иса: она не хотела пока оставлять брата.
А Рун ничьей заботы не принимал и делал вид, что она ему не нужна.
Я часто приходила на кладбище к Рини, продолжала с ней разговаривать. И каждый раз, как я приходила, у надгробного камня уже лежали свежие белые розы.
Работа на износ, до края своих возможностей, спасала ненадолго.
Все чаще по вечерам Рун запирался в мастерской, не впуская даже меня. На утро я находила пустые бутылки, хотя по самому Руну заметно не было, что он столько пьет.
Он был немногословен, холоден, да и вообще, скуп на эмоции. Только Сивине иногда удавалось уговорить его на непродолжительную прогулку, помимо похода на кладбище.
Меня не покидало ощущение, что Рун катится в Бездну.
***
В один из вечеров мастерская оказалась не заперта. Я не удержалась. Женское любопытство, чтоб его!
Рун сидел на стуле спиной ко входу, закинув ноги на стол. Янтарная жидкость вливалась в него легко, словно он пил компот. Резкий запах спирта говорил о другом.
– Проходи, – не глядя на меня, произнес он. – Присаживайся.
Бутылкой он указал на стул по другую сторону стола. Мне бы уйти, но я осталась. Села на стул. Колючий черный взгляд следил за каждым моим движением.
– Дамы с горла не пьют? Стаканы где-то в столе есть. Поищи, – продолжил раздавать указания Рун.
– Я не буду пить.
– Не желаешь составить мне компанию? Предлагаешь пить в одиночку?
– Ты и до моего появления так пил.
– Зачем тогда явилась? – он не ждал ответа и сам же продолжил: – Тоже посочувствовать, повздыхать надо мной? “Бедный, несчастный Рун! Как ему сейчас тяжело”. И никто не знает на самом деле, насколько тяжело! – я не стала напоминать о родителях Рини. – Ее нет… Почему? Нет моего лучика, моей надежды, моей любви… Как же хочется сдохнуть… Будь я таким же эгоистом, как и мои родители, давно бы так сделал. А я не могу жить и уж тем более умирать без оглядки на родных. Мне же еще счастье сестер устраивать. Они-то должны быть счастливы! А я уж как-нибудь проживу. Вот, – он взмахнул бутылкой, – коньяк иногда помогает забыться, и не так тяжко жить. Да и спать крепче.
Я молчала и не прерывала его. Высказаться Руну надо. А я привыкла быть слушательницей. Вот утешать не умею, а выслушать могу.
– Точно не будешь? – он покачал бутылкой.
– Не буду.
– Мне тоже хватит.
Бутылка полетела в стену.
Я хотела уйти. Зря вообще пришла.
Рун больно схватил за руку, когда его обходила.
– Ты так и не сказала, зачем пришла?
– Мимо проходила, решила заглянуть.
– А может, утешить меня хотела?
Притянул меня еще ближе.