Чужая жена – потемки
Шрифт:
– Кузьма, ты чего, охренел?!
Кузьмой звали Данилу всегда, сколько она себя помнила. Больше в той гадкой компании ни одного Кузьмы не было и быть не могло. Значит, кричали ему. Почему-то этот ломавшийся от истеричного страха вопль и запомнился ей лучше всего. И когда приехала милиция, а за ней следом и «Скорая», и Дину начали вытаскивать из раскисшего до мерзлой каши снега, она только об этом и помнила. И на вопрос, на самый первый вопрос, который ей задал пожилой оперативник, – кто это сделал? – она ответила:
– Кузьмин… Данила Кузьмин, с компанией.
На «приговорный» день она в суд не пошла. Уехала, не
– Да и людям в глаза смотреть неловко, – призналась мать, укладывая все ее вещи, и летние, и зимние, в огромный баул, который они собирались отправить в багажном отделении поезда. – Шутка ли, моя дочь парня молодого на десять лет в зону упрятала!
О том, что этот парень вместе со своими друзьями отнял жизнь у своего ровесника, мать даже не вспомнила. А когда Дина ей напомнила все же, не выдержав, мать ответила с изумленным выдохом:
– Того-то уже не вернуть! А этому бы только жить и жить…
Дина уехала к своей двоюродной тетке, аж за семьсот верст от дома. Там, как считали родители, ее никто не найдет. Выучилась в институте, родители регулярно присылали ей деньги на учебу. Потом переехала сюда, еще, кстати, дальше от дома. Начала работать. Деньги родители присылать перестали. И звонили не часто, если раз в два месяца – уже хорошо. Звонки их и прежде, и теперь были скорее проявлением вежливого внимания, нежели свидетельством их родительской заботы и любви. Дине, во всяком случае, так казалось.
– Как дела? Как здоровье? – спрашивали либо мать, либо отец, все зависело, кто звонил.
– Нормально, – мямлила она в ответ и первое время после отъезда старательно сглатывала огромный ком в горле, душивший ее, мешавший говорить, выжимавший слезы на глазах.
– А с погодой, с погодой как? – спохватывались родители, если в разговоре возникала пауза. – Не мерзнешь ты там? Вещи теплые есть?
– Нормально все, – так же немногословно отвечала Дина и принималась беззвучно плакать.
– Мы бы приехали, да далеко больно. Отец не выдержит, у него сердце, – это она слышала, если мама звонила.
Если звонил отец, то Дина «узнавала», что мать не выдержала бы дороги по причине высокого давления. Потом ее спрашивали про оценки, если звонили во время сессии. Про дожди, есть ли у нее зонтик и обувь соответствующая? В какой обуви она должна была ходить в большом городе в дождь, Дина не знала. Но вяло отвечала, что у нее все в порядке и что она ни в чем не нуждается.
Кроме любви, конечно. Родительской любви. Этого ей не хватало, и очень остро. Ну, и заботу свою о дочери они могли бы проявлять не так заезженно и обыденно, интересуясь лишь наличием у нее зонта и резиновых сапог.
И только однажды родители позволили себе на шаг отойти от этого протокола. Произошло это почти в самом начале ее трудовой деятельности. Она была измотана переездом, подавлена свалившимися на нее обязанностями ведущего специалиста. Страшно трусила, что не справится. И тут – этот звонок.
Звонила мать. Поздоровалась и, как обычно, начала про погоду, про ее с отцом болячки, про то, что он, невзирая на возраст, по-прежнему засматривается на молодых, а ей это совсем не нравится.
– А кому бы понравилось, так, Диночка? – спросила
– Наверное, – осторожно заметила Дина, зная не понаслышке о ревнивом норове матери.
– Вот! И я о том же! Вчера он вызвался Зинке из соседнего подъезда хлеба из магазина принести. Говорю, с какой это стати? Он в ответ крысится. А у меня нервы не железные. У меня и возраст, и давление, и вообще…
– Ма, ты меня извини…
Дина посмотрела на разбросанные по квартире вещи. Только утром она разобрала коробки, ничего еще не успела разложить по полкам. Пиджаки, юбки, платья, вешалки, колготки – все валялось где попало. Все что-то постоянно ее отвлекало. То кран холодной воды в ванной оказался неисправным, и пришлось вызывать слесаря. То свет не горел в прихожей, и следом за слесарем пришел электрик, да еще и сотню с нее содрал. А завтра снова ей на работу, и опять – к девяти. А по вечерам она уже третий день подряд на службе задерживается, чтобы во все вникнуть. Когда ей вещи-то разобрать?
– А что такое? – сразу насторожилась мать, но насторожилась с явной обидой, что дочь не дала ей выговориться.
– Мне немного некогда. Только переехала, надо разбирать шмотки. Все разбросано.
– Да, милая, это так на тебя похоже, – проговорила мать с упреком, вместо того чтобы предложить свою помощь. – Организовывать что-либо ты никогда не могла… Да, кстати, давно хотела тебе сказать, я тут на днях видела маму Данилы Кузьмина, так вот, она мне такое рассказала…
– Мама! – Она даже не ожидала, что способна так пронзительно и так громко кричать. – Я не желаю слышать – никогда и ни при каких обстоятельствах – ни про Данилу Кузьмина, ни про его родителей! Эту тему мы закрыли много лет назад!
– Но я только… – мать попыталась было вставить слово.
– Все! Хватит! Пока! – не снижая оборотов, крикнула Дина и бросила трубку.
После этого она не созванивалась с родителями почти полгода. О состоянии их дел и здоровья узнавала у тетки. Подозревала, что тетка так же «сливает» информацию о ней ее родителям. Если, конечно же, они этим вообще интересовались.
Потом мать позвонила и как ни в чем не бывало вновь принялась интересоваться погодой, жаловаться на болячки, на цены в продовольственных магазинах, на грабительские тарифы и непутевого отца. Все встало на свои места. О Кузьмине она больше и не заикалась. Дина тоже о нем не спрашивала, стараясь все забыть, хотя нет-нет, но любопытство в ней и загоралось – а что же такого могла рассказать мать Данилы ее матери? Но Дина молчала. И старалась все-все забыть. Думала, что за давностью лет о ней никто не вспомнит, ни родители злого демона, ни он сам…
Не забыл! Мало того – разыскал ее каким-то образом, хотя она свое местонахождение ото всех скрывала, о нем знали лишь ее родители и тетка, а он и явился теперь – мстить.
– Зачем тебе все это? – кивком указала Дина на фотографии.
– Догадайся, – Кузьмин улыбнулся одними губами.
– Гадить станешь?
– Фу-у-у, слово-то какое неказистое, дылда! – хохотнул Кузьмин, слез с дивана, шагнул к ней. – Гадить! Что значит – гадить?! А ну-ка, глянь на меня!
Дина нехотя подняла на него глаза. Не посмотри она на парня добровольно, он непременно ее заставит это сделать, решила она, и потому послушалась. И вяло подумала, что ни природная его подлость, ни тюрьма Кузьмина ничуть не испортили – внешне.