Чужая жена
Шрифт:
К полудню в гостиной уже нельзя было вздохнуть — прожектора Брендана нагревали и без того знойный полуденный воздух. Карлтон поставил у дверей хаус-боев, и когда Леонард говорил «Снято!», они немедленно открывали двери, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха. Остальное время, чтобы не пропускать внутрь солнечный свет, двери были закрыты.
Мара сидела в сторонке, и поток людей, подходивших к ней с разными просьбами, казалось, не прерывался ни на миг. Всем было что-то нужно: кусок бечевки, свеча, перочинный ножик. Руди объяснил ей, что обычно в распоряжении у каждого отдела имеется несколько грузовиков с оборудованием, где можно найти все необходимое. Но ко второй части съемок
Когда Мара не выполняла различные просьбы, она сидела в уголке на стуле и наблюдала за работой актеров и съемочной группы. Ее поразило то, сколько времени это занимало. Лилиан и Питеру приходилось вновь и вновь играть одни и те же сцены, пока Леонард не оставался доволен. Никто не возражал, хотя Карлтон время от времени украдкой поглядывал на часы. Все глаза были прикованы к режиссеру. Но это и неудивительно — его долговязая фигура выглядела нелепо в красном рабочем комбинезоне. Даже когда люди разговаривали друг с другом или подходили к двери подышать свежим воздухом во время продолжительных перерывов между съемками, они все равно следили за ним глазами, готовые выполнить любую его команду.
Пока тянулся съемочный день, Мара прониклась ритмом съемки. Вначале Леонард инструктировал Питера и Лилиан, затем Ника. Тот, в свою очередь, Брендана и второго Ника; к ним подключался и Руди. Джеми, казалось, ничто не волновало — оператор звукозаписи был всецело поглощен индикаторами. Зато Томба слушал за двоих, внимая каждому слову Леонарда.
Вслед за инструктажем наступал черед лихорадочной активности, который мог продолжаться до получаса. Затем наступала тишина. Леонард в последний раз оглядывал сцену, словно вбирая в себя и накапливая повисшее в комнате напряжение перед тем, как разрядиться командой, от которой люди, замершие, как статуи, внезапно оживут — и все придет в движение.
Готовность. Тишина. Свет. Звук. Камера.
Леонард произносил эти слова веско, как церковный эдикт. И паства вторила ему.
Камера. Мотор.
Перед тем как подать сигнал, Леонард всегда замолкал — лишь на несколько секунд, которые, казалось, тянулись бесконечно. За этот промежуток времени Лилиан и Питер преображались до неузнаваемости. Мара с удивлением следила, как это происходило: как менялось выражение глаз, осанка, жесты и даже настроение. К тому моменту, как Леонард произносил «Поехали!», они уже не были Лилиан Лэйн и Питером Хитом. Они были Мегги и Люком.
Сюжетная линия была разбита на множество отрезков, которые, в свою очередь, дробились на мелкие сцены и даже отдельные кадры. Мара, например, запомнила такой: под каким-то хитрым углом Руди для крупного плана выставил прожектор, направив его на Питера, и на миг, будто освещенное солнцем, его лицо вспыхнуло ослепительной красотой во всем неотразимом блеске звезды экрана, когда самые легкие тени ложатся так, что лишь подчеркивают совершенные черты.
В другой сцене герои впервые заговорили. От неожиданности Мара выпрямилась на стуле, схватившись за подлокотники, — у Мегги и Люка внезапно обнаружился характерный ирландский акцент.
Еще был эпизод, изображавший ссору. Мара тогда была на кухне, проверяла с Менеликом и Кефой, все ли готово к обеду. Она вернулась в гостиную за мгновение до того, как началась съемка. Воцарилась тишина, которая обычно следовала за предварительной командой Леонарда и предшествовала исполнительной команде. По знаку Леонарда включились микрофон и камера. И вдруг Мегги впала в ярость. Она неистово кричала на Питера, мечась по комнате, едва не зацепившись ногой за драпировку и не сорвав ее с тщательно упрятанной библиотеки. Поначалу Люк был спокоен. Но постепенно и он стал повышать голос. Спор шел о том, оставаться ли здесь, вдали от людей, или вернуться в Занзибар, к прежней жизни. Они играли так похоже, что в первое мгновение Маре показалось,
Мара все гадала, как можно повторить накал страстей, разыгравшийся у нее перед глазами, но к вящему восторгу Карлтона Леонард сказал, что второй дубль не понадобится. Получилось именно то, что он и хотел. Режиссер подождал, пока Ник Второй подтвердит, что с камерой все в порядке, и сверился с потрепанной копией сценария, выглядывавшей из нагрудного кармана его комбинезона. Оторвавшись от сценария, Леонард нашел глазами Мару и подозвал ее кивком головы.
Мара осторожно переступила провода, обошла треногу и двинулась к Джеми. Томба, словно умело орудующий мечом воин, поднял штатив, освобождая ей дорогу.
— Вам что-то нужно? — тихо спросила она.
— Вы, — кратко ответил он. Томба взглянул на Руди, который устанавливал на столе керосиновую лампу. — Нам нужно снять, как Мегги зажигает эту лампу.
Мара кивнула.
— Вы хотите, чтобы я показала Лилиан, как это делается? — Она уже знала о том, что предстоят съемки этой сцены, так как сама помогала Лилиан наносить на руки тональный крем.
— Для общего плана — да. Но для крупного мне нужны будут ваши руки.
Мара нервно глянула на него. Просьба была проще некуда, но женщина вдруг испугалась, что в присутствии всех этих людей и под прицелом направленной на нее камеры она превратится в неуклюжую неумеху.
— Ну-ка успокойтесь. — Леонард, казалось, прочитал ее мысли. — Времени у нас хоть отбавляй. Забудьте обо всем. — Он сделал жест, как будто отмахивался от остальных. — Представьте себе, что в этой комнате вы одна.
Немного погодя Мара уже сидела за столом. Перед ней были лампа и спички. Кожей она ощущала жар прожекторов. Затхлый запах нагретых тряпок вызывал зуд в груди. У нее за спиной пристроился Ник, следя камерой за ее руками.
Подняв глаза, женщина увидела Лилиан, сидевшую напротив. Ее стул поставили так, чтобы ей было удобно следить за движениями Мары, которые потом она должна была воспроизвести во время съемки общим планом. Питер стоял неподалеку. Встретившись глазами с Марой, он ободряюще улыбнулся и отвернулся; взяв с полки первую попавшуюся книгу, он сделал вид, что читает. Мара догадалась, что он понял: если он станет смотреть на нее, она будет волноваться еще больше. И все же что-то в его позе и повороте головы подсказывало ей, что его взгляд по-прежнему устремлен на нее.
Мара облизнула пересохшие губы и, ожидая команду «мотор», сглотнула комок, подступивший к горлу от страха и перевозбуждения. Ей пришлось напомнить себе, что с того мгновения, когда она услышит стрекот камеры, и до того, как чиркнет спичкой, она должна успеть представить себе, что она здесь одна. Но как раз этого ей и не хотелось. Наоборот, ей вдруг захотелось хоть на миг насладиться тем, что не кто иной, а она, Мара, пусть и по стечению обстоятельств, но оказалась в центре круговорота людей и событий. И пусть ее роль была крохотной и длилась всего мгновение. Но в это мгновение она была человеком кино, актрисой, снимавшейся у Леонарда. Она больше не была «хозяйкой сафари», которая, пусть и носит платье, но не слышит комплиментов в свой адрес, которая, пусть и мемсаиб, но лишь прислуга, когда приезжают клиенты, пусть управляющая, но приютом, где хозяин — ее муж.