Чужая жена
Шрифт:
— Вам, наверное, хотелось бы, чтобы они ездили вместе с вами? — спросила Мара, вспомнив неразрывное единство, поразившее ее в фотографии.
Питер глубоко вздохнул.
— Да, конечно. Но Пола не из тех людей, которые любят уезжать далеко от дома. Она бы переживала здесь из-за того, что дети могут подхватить какую-то болезнь или что их укусит ядовитая змея. Она у меня городская. Нехоженым тропам предпочитает тротуары. Жаль, конечно… меня вот хлебом не корми, дай вырваться на природу, подальше от людей…
В его голосе послышались тоскливые нотки, но улыбкой Питер тут же отогнал тоску прочь, и на его лице появилось выражение, которое появляется на лице любого родителя, когда тот принимается описывать свое чадо.
— Пола всегда была такой. Но ничего не поделаешь — она
— Так или иначе, хлопот у нее хоть отбавляй — с четырьмя детьми на руках, — сказала Мара, лишь бы что-нибудь сказать. Над словами она сейчас не задумывалась, все ее мысли поглотило одно-единственное чувство, и этим чувством была зависть: муж Полы принимал ее такой, какая она есть. Не стремился изменить ее. Не требовал, чтобы она следовала за ним туда, куда ей не хотелось…
…туда, где на земле среди травы лежат окровавленные бивни… А с веревок, привязанных к ветвям, свисают отсеченные ноги — огромные и серые.
Питер очнулся и отвернул рукава рубашки.
— Пора, — сказал он. — Мне давно нужно быть на площадке.
Он подождал, пока Мара спустится со скалы, уступив ей дорогу. Затем мягко соскользнул вниз позади нее. Внизу их поджидал все тот же рейнджер с винтовкой на сгибе локтя.
Последний луч заходящего солнца ворвался в рондавель Лилиан сквозь узкую щель в голубых занавесках из китенге. Они были плотно задернуты, дверь была заперта. Комнату освещала одна-единственная электрическая лампочка, отбрасывающая мягкие тени на голые плечи Лилиан. Весь ее наряд составляла короткая шелковая юбочка, и тело казалось высеченным из мрамора, словно только что вышло из-под резца античного ваятеля. Лилиан стояла, нагнувшись над глубоким эмалированным тазиком, ее длинные темные волосы свисали на лицо. Мара стояла позади с кувшином горячей воды. Густые пряди Лилиан колыхались в мыльной пене, словно водоросли в океане в часы прилива. Маре почудилось в этом нечто зловещее, словно Лилиан тонула и ее нужно спасать.
Мара отвела взгляд и уставилась на кувшин с водой, который держала в руках. От воды поднимался пар, нагревая и без того жаркую комнату. Она вдохнула аромат дорогого шампуня, смешанный с резким запахом; последний исходил от наполненных джином и тоником стаканов, которые, по просьбе Лилиан, принес Кефа.
— Я заслужила бокальчик, — сказала она Маре. — Да и вы тоже.
Когда волосы Лилиан были тщательно промыты, Мара обернула сиреневое полотенце вокруг ее головы наподобие тюрбана. Она искренне желала услужить Лилиан, прекрасно понимая, что условия здесь разительно отличались от тех, к которым она привыкла. Мара даже подумывала о том, чтобы предложить актрисе воспользоваться хозяйской ванной. Это было единственное место в приюте, кроме кухни, где была горячая и холодная проточная вода. Но в Рейнор-Лодж было принято четкое разделение между тем, что считалось общим и личным пространством. Джон как-то объяснил Маре, что соблюдение границ этого пространства было неотъемлемой частью их уклада. Стоит поступиться границами, и порядок окажется под угрозой. Так было заведено в Рейнор-Лодж, и так было заведено во многих других местах, хотя на обширных просторах, где проходило сафари, да и в самой Танзании, были и такие места, где процветали отношения, словно позаимствованные то ли из романов Хемингуэя, то ли из голливудских фильмов, поставленных по их мотивам. Подразумевалось, что белый охотник равно искусен как в выслеживании дичи, так и в обращении с женщинами. Посему в глазах клиенток интрижка входила в программу сафари, а первым, на кого велась охота, был сам охотник. Старик Рейнор такие отношения презирал, предпочитая иметь незапятнанную репутацию, и, по словам Джона, того же требовал и от него.
Мара стиснула зубы, представив себе, что сказал бы Рейнор о связи Джона и Матильды.
— О чем вы думаете? — поинтересовалась Лилиан. Слегка склонив голову набок, она потягивала напиток. — У вас несчастный вид.
Мара выдавила из себя улыбку.
— Да так, ни о чем… о фильме. Интересно, чем закончится история.
На чело Лилиан набежала тень разочарования, затем,
— На самом деле это психологический триллер. До сих пор их снимали в городах. В Париже или том же Нью-Йорке. Почему Леонард выбрал Африку — чтобы всех удивить. Сценарий-то и впрямь хорош!
— Мне очень нравится ваша героиня, Мегги. То, с какой убежденностью она говорит… Она такая сильная и смелая…
Лилиан прыснула, уткнувшись в бокал.
— Она идиотка.
Мара подняла бровь, удивленная и смущенная. Перед ее глазами пронеслась ссора Мегги с Люком, та страсть и убежденность в собственной правоте, которой, казалось, пылала Лилиан.
— То есть вы хотите сказать, что не согласны с тем, что говорит Мегги?
— Абсолютно… Мегги заботится только о том, правильно ли она поступает, — отрезала Лилиан. — Лучше бы больше думала о себе. Как и все остальные. Так уж устроен этот мир.
— Но вы говорили так… проникновенно.
Лилиан рассмеялась:
— А вот это, Мара, и называется актерская игра. Я ведь актриса. Это моя работа.
— Но как у вас это получается? Как можно плакать настоящими слезами, если ничего не чувствуешь?
— Не знаю, как другие, но я всякий раз вспоминаю свою жизнь и стараюсь отыскать в памяти то, что вызвало похожие чувства лично у меня. Потом заново их переживаю. Вот так-то!
С этими словами Лилиан достала пилочку для ногтей и принялась небрежно шлифовать один из ноготков, выковыривая застрявший под ним грим; сосредоточенность, с которой она предавалась этому занятию, выглядела нарочитой. Мара попыталась представить себе, какие же события в жизни Лилиан могли вызвать взрыв гнева, который Мегги обрушила на Люка. Маре подумалось, что теплота и задушевность, возникшая между ней и Лилиан подчас столь сокровенного занятия, как мытье волос, быть может, позволяли ей расспросить актрису напрямик, но она сдержалась, памятуя о том, что Лилиан все-таки не простая смертная.
Актриса отбросила в сторону пилочку и потянулась за черепаховым гребнем. Затем вручила его Маре.
— Вы не расчешете мне волосы? Пожалуйста…
Вместо обычной требовательности кинодивы, привыкшей к тому, чтобы все ее прихоти беспрекословно исполнялись, в ее голосе прозвучала просьба.
Мара подхватила длинную прядь и принялась расчесывать ее широкими, медленными жестами.
— Мама всегда расчесывала мне волосы, когда я была маленькой, — промурлыкала Лилиан. Она закрыла глаза, руки опустились вдоль тела, но по лицу было заметно, что внутренне Лилиан сжалась: под глазами подрагивали голубые жилки, на лбу проявилась морщинка.
— Пожалуйста, продолжайте, — попросила она.
Мара легко скользила гребнем по волосам Лилиан. Постепенно лицо актрисы порозовело, как у ребенка, морщинка разгладилась.
— Расскажите мне о себе, — предложила Лилиан. Ее голос прозвучал мечтательно, словно она была маленькой девочкой и упрашивала маму рассказать ей на ночь сказку. — Сколько вы уже замужем?
— Три года.
— Вы счастливы?
Мара застыла, занеся руку над головой Лилиан. Пусть вопрос и застал ее врасплох, но отчего-то он не показался ей ни бестактным, ни неуместным — ее скорее удивила атмосфера доверительности, возникшая между ними. Африканская глинобитная хижина, казалось, отгораживала мир, принадлежавший лишь им двоим, двум подругам, от всего остального мира. На мгновение Мара даже подумала о том, чтобы рассказать Лилиан обо всем — не только о том, что приют вот уже несколько месяцев на грани разорения, но и том, что так и не смогла стать Джону настоящей женой, о том, что не видит для приюта будущего, а в этом будущем — себя. И даже о Матильде.
Но вместо этого Мара выдавила из себя улыбку.
— Конечно, я счастлива. — Ложь далась ей легко. Мара постаралась, чтобы ее голос прозвучал уверенно и непринужденно. Ей пришлось заглянуть в лицо Лилиан, чтобы убедиться, что обман удался.
— Я никогда не выйду замуж, — твердо произнесла Лилиан. — Я не понимаю, как можно по доброй воле посвятить себя одному мужчине, когда вокруг их видимо-невидимо. — Она открыла глаза и повернулась, чтобы иметь возможность смотреть Марс в глаза. И живо добавила: