Чужеземка
Шрифт:
Равномерно постукивали о стыки рельсов вагонные колеса. С нижней полки монотонно звучал голос старой цыганки, пытавшейся убаюкать младенца и певшей ему какую-то песню, в которой часто повторялись слова «дром» и «чергони». Вокруг нее собралось несколько цыганят от двух до шести лет, они, раскрыв рты, слушали протяжный напев, иногда начинали тихо подпевать сами. Когда младенец уснул, и цыганка замолкла, один из ребятишек попросил:
– Мами, дай покушать!
– Потерпи, чавораалэ, – ответила цыганка. – Хочешь, я расскажу тебе сказку?
– Мишто, мами, – согласился мальчик. – О чем?
– Хочешь о санакуно ангрусты, золотом кольце? Или о птице Чиреклы и кошке Мыца?
– Мами Рубина, расскажи нам о гвозде и о девочке-красавице Шукар, твоей прабабке, – вмешался в разговор мальчик постарше. – О том, почему Бог разрешил цыганам воровать.
– Ай, драго, ты ее лучше меня знаешь, – не сразу согласилась цыганка. – Сколько можно рассказывать?
– Расскажи, мами! – заныли все цыганята наперебой.
И старуха, которая отнекивалась только для того, чтобы ее подольше упрашивали, начала свой рассказ, произвольно смешивая не только русские и цыганские слова, но и историческое время, и верования, и нравы многих народов, среди которых жили цыгане в течение многих веков.
– Было это так давно, что еще моя прапрапрабабка Шукар, которая прожила без малого сто лет, была маленькой девочкой. В те далекие времена поспорили как-то Дэвэл и бэнг, Бог и дьявол, хорошо или плохо живут на земле люди, монуша, которых Господь Бог создал, а затем под горячую руку проклял и прогнал из райских кущ. И послал Бог своего любимого чавораалэ по имени Иисус все разузнать и потом ему рассказать. А чтобы ничто не укрылось от его глаз и ушей, был Иисус рожден смертной женщиной, румны, таким же человеком, как все мы. Тридцать лет и три года бродил Иисус по земле, много страдал, так как на долю хороших людей, лаче монуша, всегда приходится множество бед и мало радости в этой жизни. И какое-то время он даже странствовал с табором, в котором родилась Шукар, и полюбил он тогда наш народ, лумя. Был ему вортако, другом. Но Бенг рогэнса, черт с рогами, посланный на землю дьяволом, нашептал злым людям, что хочет Иисус украсть у них власть и сам править всеми монуша. Рассердились злые люди, испугались потерять свое богатство и схватили Иисуса, приказали палачам распять его. Выковали палачи четыре огромных гвоздя, чтобы прибить руки и ноги Иисуса к деревянному кресту и предать его лютой смерти. И несли они за Иисусом эти гвозди, когда шел он, сгибаясь под тяжестью возложенного на него креста, на гору, которую называли Голгофой. А когда взошли на ту гору и остановились, чтобы перевести дух, легкой тенью проскользнула между ними Шукар. Была она прирожденная шувани, ведьма, но полюбила Иисуса, когда он жил в их таборе, как родного пшала, брата. И украла она один из гвоздей, которые были приготовлены для Иисуса. Уж очень те гвозди были большие и тяжелые, не смогла Шукар унести все сразу. А когда вернулась за оставшимися гвоздями, ей дорогу преградил Бенг рогэнса и укорил ее, что ведьма она, а помогает чавораалэ Дэвэла, с которым враждует ее повелитель, бэнг. И отреклась тогда Шукар от бэнга, приняла веру христову. Но задержал ее Бенг рогэнса своим разговором, и не успела она украсть остальные три гвоздя. И распяли Иисуса. Но перед смертью успел он воззвать к Отцу своему, сказал: «Миро Дэвэл! Бог мой! Позволь этому народу иногда воровать, чтобы прокормить себя, ибо ради меня одна из его чаюри, дочерей, рискуя своей жизнью, украла сегодня. И за это во веки веков пусть буду я виноват, мэ банго ли!» Услышал его Господь Бог и повелел: «Быть по сему, ради сына моего любимого, чавораалэ Иисуса!»…
Старая цыганка что-то еще говорила, но Михаил уже не слушал ее. За окном поезда мелькали верстовые столбы. Не будь их, могло показаться, что поезд затерялся в бесконечности степных просторов. По-прежнему было пасмурно. Ветер двигал по небу тяжелые свинцовые тучи, создавая из них диковинные образы. Михаилу казалось, что однажды он уже видел все это, и он долго и мучительно вспоминал, когда. Наконец в его памяти молнией вспыхнуло видение почти такого же хмурого ветреного вечера…
Ветер пытался согнуть деревья и вырвать их с корнем из земли.
«Зачем это ему? – подумал Михаил. И предположил: – Может быть, используя дерево как клюшку для гольфа, он начнет загонять прохожих, рискнувших выйти на улицу, обратно в лунки-дома».
Альбина и Михаил стояли у окна, и сверху им было хорошо видно, как торопливо забегали в подъезд люди, и с какой неохотой, подняв воротники, выходили из него. В комнате было тепло и уютно, в горшочках на подоконнике росли цветы, на столе дымились чашки с чаем и голубели вазочки с вареньем. Но все же они не могли радоваться всему этому, и от этого им было грустно.
– Какой могучий ветер, – сказал Михаил. – Он напоминает мне врубелевского демона.
– Холодно, – поежилась Альбина и запахнула плотнее шаль на груди.
– Тебя не просквозит? – встревожился он. – Отойди от окна.
– Ничего. Здесь не дует.
– И все же…
– Ты остаешься?
Вопрос был жесткий, как удар кулаком в лицо. У него вспухли желваки на скулах. На миг, и пропали.
– Только любить тебя?
– А что еще? У тебя ничего не выйдет. Ты не сможешь.
– Смогу. Я все смогу. Перегрызу зубами.
– И все будет напрасно. Ты не будешь счастлив.
– Да, без тебя. Для счастья мне нужна ты.
– Но я не хочу. Не хочу, чтобы меня делили с кем-то или чем-то.
– Пойми, эта экспедиция должна подтвердить, что я был прав. Если мы найдем доказательства. А я верю…
Альбина повернулась к нему и насмешливо, желая обидеть, улыбнулась.
– Ты не сможешь без меня. А твоя экспедиция – ложь, самообман. Ты обманываешь сам себя. У тебя ничего не выйдет. Ты будешь несчастлив. Ты все придумал.
Глаза в глаза. И короткие, хлесткие, словно выстрел в упор, фразы.
– Как зло, – прошептал Михаил. Слезы подступили к его глазам, но он сдержал их. – Я не думал, что ты можешь быть такой.
– Я могу быть любой.
– А счастливой?
– С любым, кто поймет меня.
Он застегнул пуговицы на пиджаке.
– Так, значит, все?
– Почему же? Если ты останешься…
В отчаянии он издал короткий глухой стон. И прижался лбом к холодному стеклу, чтобы охладить пожирающий его изнутри жар.
– Но ведь всего полгода!
– Я не могу ждать. Жизнь так коротка!
– Я люблю тебя!
– Мне мало этого. Я хочу быть единственной.
– Мы будем счастливы.
– Я хочу, чтобы меня понимали.
Сквозь прозрачное стекло Михаил видел, что ветру наскучила игра в гольф, и он начал играть людьми, словно пинг-понговыми шариками, толкая их то в спину, то в грудь. И те или прибавляли шаг, частя ногами и согнувшись почти вдвое, или замедляли, страшась не справиться с порывом ветра и взлететь над тротуаром и неизбежно упасть. Эта игра приносила удовольствие только ветру.
Альбина проводила его до самых дверей. Переступив порог, Михаил оглянулся и сказал:
– Я желаю тебе счастья.
– Ты не волнуйся, – ответила она, закрывая дверь. – Прощай.
Он быстро спустился вниз по узким лестничным пролетам и вышел из подъезда, с усилием открыв тяжелую металлическую дверь, которую с обратной стороны придерживал ветер. Она смотрела на него из окна сверху, Михаил это знал, и пересек двор почти строевым шагом, подняв голову. А за углом ноги его вдруг обмякли, и порыв ветра, взяв реванш, грубо кинул его на серую стену дома, едва не расцарапав лицо о шероховатую кирпичную поверхность. Михаил оттолкнулся от нее и пошел, почти побежал, с трудом переставляя налитые свинцом ноги…