Чужие браки
Шрифт:
Гордон облизал губы.
— Но я женат, и отвечаю не только за себя. Я думаю, ты понимаешь это, Нина?
— Понимаю что — что жену надо защищать любой ценой?
— Жену и детей… — сказал Гордон.
Произнося эти слова, он вдруг ясно понял еще одну вещь: эта потеря не просто принесет ему горе, но боль пройдет нескоро. Гордон жаждал спасения, и ему показалось, что выход найден, можно вздохнуть с облегчением.
— А как же я? — спросила Нина.
Голос ее звучал тускло и невыразительно.
Гордон медленно покачал головой. Что ж, эту боль надо
— Я не хочу причинить тебе боль, — продолжал Гордон. — Хочу помочь тебе легче перенести все это, но не знаю как. Мне непереносима сама мысль, что ты будешь страдать из-за меня.
— Но ты все-таки смог перенести эту мысль.
На улице было уже абсолютно темно. Свет уличных фонарей казался неестественным и раздражал глаза.
Нина подошла к ближайшему окну и закрыла ставни. Потом она сделала то же с двумя другими окнами, осторожно обойдя елку, чтобы подойти к ним. На елке висели серебристые звездочки и простые белые фонарики. Гордон невольно сравнил ее с елкой у себя дома, украшенной яркими игрушками, которые клеили его дети, и разноцветными лампочками.
Нина вернулась на место.
— Спасибо, что пришел рассказать мне, прежде чем признаться Вики, — сказала Нина.
Он никогда прежде не видел ее такой мрачно-холодной. С тех пор, как начался их роман, Нина всегда была с ним ласкова, внимательна, щедро дарила себя. Гордон хотел защитить Вики, которая ни в чем не была виновата, а результатом была эта холодность и отчуждение.
— Мне действительно очень жаль, — больше Гордон ничего не мог придумать.
— Да. Тем не менее, ты ничего не разбиваешь, — повторила Нина.
«А она сильная», — подумал Гордон отстраненно.
Эта сила вывела Гордона из равновесия, показав его собственную слабость.
Даже теперь, когда все уже было решено, Гордон испытывал ужасное, малодушное желание броситься к Нине, спрятать лицо у нее на груди, зарыдать, и чтобы ее нежные руки гладили и утешали его, как Вики утешает Элис, когда той приснится дурной сон. Гордон помнил запах Нины, ее кожу, волосы. Боль сделалась нестерпимой, Гордон обхватил голову руками. Нина не сделала ни одного движения, не произнесла ни слова, чтобы хоть как-то его утешить. Вместо этого, она посмотрела на часы, обнажив при этом запястье, тоже покрытое веснушками.
Затем произнесла прежним ледяным тоном:
— И где это, интересно, Патрик с чаем?
Гордон поднял голову.
— Я не хочу чаю.
— Конечно, твой чай ведь ждет тебя дома.
Как ни странно, то, что Нина злилась, приободрило Гордона. Значит, ей тоже не все равно. Он сделал движение в ее сторону, но Нина выставила вперед руки, как бы защищаясь.
Разговор был закончен. Гордон не мог больше ничего добавить. Нина все равно не станет его слушать.
Ничего не остается, как встать и надеть пальто, которое Гордон положил на кресло, когда Патрик привел его в комнату.
— Мы еще увидимся? — дурашливо произнес он.
Нина сидела на кровати, одна половина лица ее была освещена светом камина.
— Думаю, у Фростов или у Клеггов.
— Не будь такой жесткой, — попросил Гордон.
— А ты — таким мягким, — ответила Нина.
— Мне очень жаль, — сделал последнюю попытку Гордон.
— Да, — сказала Нина тоном, не оставлявшим сомнения в том, что разговор окончен.
Гордон спустился по лестнице и вышел на аллею Его «пежо» стоял около арки, ведущей на лужайку. Но поехал он не домой, а в противоположном направлении — за город, в сторону Уилтона. Он остановился, чуть-чуть не доехав до сверкающего вдалеке огнями дома Дарси Клегга.
Гордон включил печку и несколько секунд сидел неподвижно. Дорога была пустынна. Рука его потянулась к кассете, торчащей из магнитофона, но, подумав он не стал включать музыку. Гордон думал о том, что все люди наслаждаются сейчас праздником, и только он сидит вот так один, охваченный грустью, с которой не в силах справиться. Ему хотелось заглянуть в каждый дом и подсмотреть его секреты, которые тоже отравляют жизнь хозяевам.
Потом Гордон вспомнил свой собственный дом и почувствовал неожиданную нежность и даже облегчение. Осталось только признаться во всем Вики.
Через какое-то время, когда он начал замерзать, несмотря на работающую печку, Гордон развернулся и поехал наконец домой.
Оставшись одна в пустой комнате, Нина заметила на диване кусочек золотистой оберточной бумаги. Она подняла его, разгладила ногтем и обернула вокруг безымянного пальца, как будто это было обручальное кольцо — так всегда делают дети, когда играют в свадьбу.
«Мой муж будет красивым и богатым, и у нас будет восемь детей».
«Мой муж купит нам дом в Лондоне, еще один у моря и у нас все равно будет восемь детей — четыре мальчика и четыре девочки».
Бумажное колечко смотрелось странно рядом с двумя кольцами, подаренными ей Ричардом.
«Почему ты не со мной? — мысленно спрашивала Нина мужа. — Почему ты взял и оставил меня, когда я так в тебе нуждалась? У нас действительно были дома, и деньги, которые ты заработал, и счастье. Вот только не было детей. Прости меня за то, любовь моя. И вот ты умер и оставил меня одну».
Нина тупо смотрела на ставни, закрывшие от нее собор и строительные леса. Еще месяц назад, даже неделю назад, она билась бы в рыданиях от горя. Ничего не изменилось с тех пор, разве что она сама, но теперь Нина не плакала.
Гордон не очень-то смутил ее своей нерешительностью и замешательством: в глубине души Нина всегда понимала, что пытается сделать из него тень мужа. Она сама выдумала его мнимую силу и заботу о ней, ее интуиция спала, она вела себя подобно все той же маленькой девочке, играющей в семью.
Действительно было жестоко так злиться на Гордона только за то, что его сила оказалась иллюзий, а инстинкт самосохранения распространился на жену и детей, но не на Нину.
Нина сняла бумажное колечко, скатала его в шарик и бросила в огонь.