Чужие лица
Шрифт:
Подруга тоже не прочь повторить, социализация необходима Никите и Вике не меньше, чем забота и тепло.
— Летом можно поехать на природу, надеюсь, к тому времени вопрос об опеке уже решится, и дети будут чувствовать себя свободнее.
— Это было бы здорово… Ладно, я пойду работать. В обед еще поболтаем, — Олеся не знает, что будет летом. До весны бы дожить.
***
— Ужин? Да нормально все прошло, — Никита отмахивается от вопросов нападающего их команды. Не станет он ничего обсуждать с парнями, такие разговоры, кроме зависти, ничего обычно не вызывают. Да и что обсуждать? Посидели, поели, поговорили. Да, было
Начинается тренировка, после которой он идет в комнату сестры, где застает ее одну — редкий удачный момент.
— Привет. Где твои соседки? — обводит взглядом комнату.
— В столовке, я не пошла.
— Переела вчера что ли? Ведь клевала как птичка, так нервничала. Сам видел.
Вика отводит глаза, теребит край кофты пальцами, прижимает плюшевого медведя, подаренного Тепловыми в последний раз. Очередной знак внимания, трогательный презент не выпускает из рук уже несколько часов подряд, думает о разном. Прокушенные губы — подтверждение.
— Не хочется. И тогда тоже. Мне было интереснее наблюдать за тем, что происходит за столом. Ты заметил, как Мирон Андреевич смотрел на тетю Олесю?
— Заметил. Еще в парикмахерской. Пашка же сказал, что у них недавно все началось, поэтому, наверно, так явно, — брат садится рядом, замечая, как вспыхивают румянцем девичьи щеки. — Ты к чему вообще?
Девочка закрывается еще больше, молчит. И до Никиты, наконец, доходит, что Вика хочет, чтобы и на нее кто-то так же смотрел. Он тоже смущается и пытается перевести разговор на другую тему. Его сестра выросла, да и он уже не совсем ребенок, по крайней мере, желания появляются очень даже взрослые. Только гонит он их, потому что не время сейчас — другие заботы. А Вика — иная, эмоции у нее на первом плане, как и у всех девочек. Осталось только выяснить, почему она об этом заговорила именно сейчас, не раньше, не позже. Узнает, потому что должен понимать, что у сестры в душе творится. Единственный близкий человек, которого никому не даст в обиду. Никогда. Не догадывается, что его желание побывать в чужой голове сейчас созвучно мечте Олеси.
***
— Ну, чего, как оно? — Сашка откидывается на спинку стула, сунув в рот кончик шариковой ручки.
— Нормально, — Пашка плюхается рядом, пожимает руку, — здорОво.
Рядом собираются одноклассники, скоро начнется первый урок.
— Ты чуть не опоздал.
— Не проснуться было, вчера в ресторане долго сидели, — Пашка зевает, вынимая из рюкзака тетрадь.
Саня ерзает на стуле, желая получить подробности, но друг молчит, и как назло звенит звонок. Только после урока, когда они выходят на улицу, чтобы покурить, удается узнать, что ничего такого не произошло — посидели, поели, посмеялись.
— А Никита чего? — в голосе не проскальзывает ни нотки повышенного интереса. Не отпускает Саню мысль о новом друге Пашки.
— Да мы не особо за столом болтали, потом только, у машины, поговорили про футбол да про кино. Он все сестру свою опекал, еду ей подкладывал, хотя у нее и так тарелка была полная. Спросили меня про Тепловых, я сказал, что они нормальные, то есть даже хорошие. Если срастется все у них — не пропадут. Короче, договорились, что я к ним в гости приеду, когда они снова будут ночевать не в детском доме. Там пообщаемся больше.
Сашка слушает, склонив голову чуть набок, выдыхает дым, тушит сигарету о подошву ботинок.
— Сначала у меня, ты обещал.
— Помню, с матерью договорюсь только, — Пашка выкидывает в серый сугроб непогашенную сигарету, сплевывает. — Идем, я замерз, надо было все-таки куртку взять…
***
Обманчивый февраль, коварный. Нетерпеливых он успокаивает радикальными методами. Сложное время, когда зима еще может продемонстрировать свою мощь.
— Ну зачем, лисенок? Я ведь могу заразить тебя, — Мирон открывает дверь своей квартиры только после пятого звонка, когда от трели в ушах не спасает даже подушка. Температура шпарит, голоса нет, нос забит — результат подхваченного где-то вируса.
Олеся, не слушая, в коридоре ставит сумки на пол. Раздевается быстро, не позволяя Мирону даже взять шубу, вешает ее сама и проходит в кухню. Не чувствует в квартире Полунина себя как дома, но уже и как в гостях не ощущает. Знает, где что лежит, и пользуется этим. Надо было ключ взять, когда хозяин дома предлагал, не пришлось бы будить. Но кто ж знал?
— Не заразишь, а если и случится — переживем вместе, — опустошает пакеты. — Так, я тебе привезла маминого малинового варенья, меда, замороженной клюквы для морса, еще куриный бульон успела сварить, даже теплый, лимон, имбирь, ну и лекарства, конечно. Народные средства — это хорошо, но и современными препаратами нужно подстраховаться. Черт, ты же еле стоишь! Возвращайся в постель, я сейчас все тебе принесу. Температуру давно измерял?
Мирон только удивляться может такому энтузиазму. Сказал ведь по телефону, что ничего не нужно — домработница о еде позаботилась, да ему и не лезет сейчас ничего. Одно желание — укрыться с головой одеялом и проспать часов двенадцать, а лучше четырнадцать.
— Не помню, спал… — как наждачной бумагой по глотке.
Олеся оставляет заваленный стол и подходит к болеющему, трогает его лоб ладонью, а затем целует.
— Горишь…
— Давай так еще раз, — прислоняется к руке, вспоминая, что только мама в детстве так делала, когда он болел.
— Пойдем, доведу тебя до постели. Все сейчас будет, не волнуйся. Завтра у меня выходной, Пашку предупредила, что не приеду сегодня. Он сказал, что останется у Саши.
Дошли до комнаты медленно, опустились на кровать.
— Белье бы сменить, ладно, потом, ложись пока так. Градусник поставь… Врача вызывал?
Мирон отрицательно качает головой и тут же жалеет об этом — комнату начинает кружить. Холодный градусник неприятен горячей коже, но быстро нагревается. К телу липнут футболка и спортивные штаны, которые он сумел натянуть перед тем, как открыть Олесе дверь. В душ бы, да сил нет.
— Тридцать восемь и восемь… — хмурится "доктор", — сейчас… давай раздевайся, одеяло в сторону, разведу жаропонижающее и вернусь. Не волнуйся, ты в надежных руках.
— Я согласен на что угодно, лишь бы оставаться в них, лисенок. Моей руки тебе случайно не надо?
Войтович останавливается в дверях.
— У тебя жар и ты бредишь. Когда поправишься, вернемся к этому вопросу.
— Я серьезно. Мое сердце и так уже твое. Хочу, чтобы ты и все остальное взяла. Только на обмен согласен, иначе не честно.