Чужие тайны, чужие враги
Шрифт:
— Вы считаете, что писатели мешают начальникам заниматься медитацией?
— Медитацией? — Игнатьев позволил себе едва видно улыбнуться. — Поздравляю, вы первый, кому пришла в голову столь странная мысль. Чушь, конечно, но звучит красиво. Двадцать копеек. Но это не принципиально. Важно, что земля, на которой находится издательство, понадобилась начальникам. А если учесть, что современное книгоиздание переживает далеко не самые лучшие времена, организационных выводов не избежать. Издательство еще легко отделается, если будет просто перемещено. Могут и закрыть. Намучаетесь.
— А вы, писатели, не намучаетесь? — поинтересовался Пермяков и игриво подмигнул, мне показалось, что он не сомневается в благоприятных перспективах собственной судьбы. Знает, наверное, что-то недоступное рядовым сочинителям.
— И мы намучаемся. И вы намучаетесь. Но одни больше, а другие меньше.
— А кто больше? — не унимался Пермяков.
— Это покажет практика, — Игнатьев был печален.
— А вот это правильно. Что ж, перейдем к практике, — Пермяков протянул к Игнатьеву руку ладонью вверх, словно просил милостыню. — Принес рукопись?
— Принесу, когда у вас тут все устаканится. Не ясно мне, Ярослав Кимович, как тут все повернется. Гарантий нет. А без гарантий мне как-то некомфортно.
— А если я тебя лично попрошу?
— А можно, я еще подожду?
— Можно. Но смотри не опоздай!
— Так я пока пошел?
Игнатьев, опустив голову, отправился к двери, понурый и испуганный. Пермяков укоризненно посмотрел ему вслед и тихо выругался.
— Когда начнется собрание? — спросил я.
— Общего собрания сегодня не будет. Я уполномочен поговорить с каждым отдельно.
— А в чем дело?
Пермяков взял со стола лист, провел по тексту пальцем, что-то отыскивая, потом сказал:
— Решили напечатать ваш рассказ «Нуль-каюк» в ежегодном сборнике современной фантастики. У вас же есть такой рассказ?
— Да, это мой рассказ. Но я уже приносил его вам. И вы отказали. Лично вы, я помню. А потом рассказ последовательно отвергли еще пять журналов и пять издательств.
— С тех пор многое изменилось. Ну что, принесете?
— Зачем он вам?
— О-очень понадобился, так понадобился, что и не рассказать в двух словах.
— Не понимаю.
— А что тут понимать? Игнатьев прав, дела у нас идут самым скверным образом. Начальники выживают нас. И раздражает их даже не месторасположение наше, а само существование. Начальникам не нравится литература, которую мы печатаем. И допускать ее тиражирование они больше не намерены. Я сам расстроился, когда узнал что повесть ваша напечатана у нас, скорее всего, не будет. Одна надежда на рассказ.
— А что у меня не так?
— Я неправильно выразился. Сказал — им не нравится. Конечно, это не верно. Дело в том, что книги не вызывают у начальников никаких чувств, нельзя даже сказать, что они оставляют их равнодушными. Равнодушие — это ведь тоже чувство? А с начальниками все не так. Они просто не замечают литераторов. В упор не видят. Как бы это понятнее объяснить, с чем бы сравнить? Ну, например. Вы идете по улице, под забором приблудная собака чешет за ухом. Разве вас заинтересует это событие? Нет, скорее всего вы на собаку просто не обратите внимания. А потом к вам придут чужие люди и начнут настойчиво требовать, чтобы возле вашего дома была выделена специальная площадка для нужд чешущих за ухом собак. Вы, естественно, вспомните собачку под забором, вас передернет, и вы скажете: «Нет». И выразите сомнение в необходимости выделения для вышеозначенной цели городских площадей, где бы они не располагались. А теперь замените слово «собака» на слово «писатель», а слова «чесать за ухом» на «публикацию книг». И вы получите точное представление о том, как начальники относятся к литературе.
— Может быть, им нужны деньги?
— Вы предлагаете дать взятку?
— Взятку? Да, взятку. Именно.
— Видите ли, Иван, начальникам не нужны деньги, тем более в тех размерах, которые мы с вами можем им предложить. У них есть деньги, у них много денег.
— Ну почему обязательно деньги? А борзые щенки?
— Бартер? А что — это мысль! Надо будет разузнать, что начальники берут.
— Вы видели начальников?
— Нет. И более того, не знаю людей, которые бы их видели. Однако я два раза общался с их представителями. Эти — обычные люди. Впрочем, мне показалось, что и они начальников не видели. Получают приказы, исполняют, но в дом их не пускают.
— Странно, правда?
— Еще бы!
— И все-таки, когда вы в следующий раз встретитесь с представителями, спросите их про борзых щенков.
— Обязательно. Это вы хорошо придумали.
— Позвоните, если что-нибудь узнаете.
— Обязательно. А вы отыщите свой рассказ, — Пермяков сверился с текстом, — «Нуль-каюк», хорошо?
Я пообещал. Мне самому этот рассказ всегда нравился.
Дома меня ожидал неприятный сюрприз. Да что там — сюрприз, я получил по морде. На столе лежала записка.
«Иван! Ты замечательный честный человек. Я уверена, что ты меня поймешь. Не хочу делать тебе больно, но у меня нет выбора. Так получилось, что я должна уйти. Я ухожу от тебя вовсе не потому, что разлюбила тебя. Нет, мои чувства к тебе не изменились. Но есть вещи сильнее наших чувств. Ты и сам знаешь, что иногда у человека нет права выбора. Вот и у меня сейчас нет права выбирать. От меня ничего не зависит. Я даже не уверена, что виновата перед тобой. Не могу всего рассказать, да и вряд ли у меня получится. Знаешь, я сама пока еще ничего толком не понимаю. Я встретилась с твоим отцом. Он великий. Он потрясающий. Он рассказал мне... Неважно, что он мне рассказал, важно, что я поверила. Мы, наверное, больше не увидимся. Мне кажется, что так будет лучше. Ничего у нас с тобой не получится. Не забывай меня. Анна».
Бред какой-то. Я должен поверить, что жена бросила меня. Ага, сейчас все брошу и поверю. Бред и чушь. Посидел, отдышался, подумал. Перечитал записку. Это было так не похоже на Анну. Перечитал еще два раза. Абсурд, не такой я дурак, чтобы поверить в подобную бредятину! Если бы Анна нашла себе другого человека, она бы сказала об этом прямо. Не написала, а сказала. И обязательно бы посмотрела мне в глаза, чтобы удостовериться, что я понял правильно. А если учесть, что в записке используется лексика, мягко говоря, не свойственная Анне, доверия этому документу нет. Я с пристрастием перечитал: «От меня ничего не зависит... Я не уверена... Ничего не понимаю... У меня нет права выбирать».
Никогда не слышал от Анны ничего подобного. Эти выражения ей не свойственны. Она их прежде не использовала. Значит, она была ВЫНУЖДЕНА так написать. Под воздействием обстоятельств. Или конкретных людей. «Не забывай меня». Это что такое? Могла Анна так написать? Сомневаюсь. Значит, похищение?
Вот тут я загрустил по-настоящему. От меня ушла любимая женщина, а я оказался полным дураком, неспособным принять этот простой факт. Конечно, как могли бросить такого талантливого и замечательного человека, как я. И вот, судорожно ищу отговорки, провожу тщательный анализ текста, не верю очевидному, надеюсь на чудо. Глупо. А разве глупость может помочь?